Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

– На фабрике слышала от подруг, – отвечала Тина, по обыкнованию перекладывая ответственность, в данном случае – на американок и полек, с которыми вместе работала.

– Уж не от тех ли, которым достаточно только на нос мужчины взглянуть – и они тебе скажут, какой длины у него штуковина? – уточнила Стелла.

Тина не уловила сарказма.

– Так это же правда, – мечтательно протянула она.

– Откуда они сами-то знают? – не отставала Стелла. – Получается, им есть с чем сравнивать? Значит, не по одной штуковине в жизни видали, а, Тина? Потаскушки твои подружки, вот что я тебе скажу.

– Никакие не потаскушки! – Тина сделалась бурачного оттенка. – Они, наверно, от своих подруг слыхали.

Ассунта все не могла выйти из ступора – так потрясла ее гипотеза о предпочтениях младшего сына.

– Тина, по-твоему выходит, что Куинни ему свой зад подставляет? Сама?! – Тут Ассунту постигла новая догадка, вследствие чего она уставилась на дочь. – И рот тоже, да?

– Мама! – рявкнула Стелла. За стеной уже несколько минут было подозрительно тихо. – Вот увидишь Куинни – сама ее и спросишь!

Той ночью Стелле не спалось – ныли соски, ведь маленький Гай не хотел грудного молока, оно же продолжало вырабатываться. Вновь и вновь Стелла задавалась вопросом: взяла бы она «штуковину» Кармело в рот, будь такое непотребство надежной страховкой от беременности? Как ни убеждала Стелла себя в преимуществах, а при визуализировании ее чуть не стошнило. Ответить «да» на свой вопрос она не смогла.

Стеллу раздражало, что дети постоянно выбегают со двора на улицу. В один прекрасный день она позвонила в фирму по благоустройству садовых участков и потом с удовольствием смотрела, как плечистые парни в замызганных тесных джинсах, низко наклоняясь, блестя потными спинами, роют ямы и сажают кустарники. Два-три часа – и вуаля, вот она, живая изгородь, пышная, роскошно-изумрудная, скрывает от любопытных Стеллину жизнь.

Кармело потом долго бушевал. Зачем Стелла ему не сказала? Что́ он – кусты посадить не в состоянии? Кучу денег сэкономили бы.

Стелла только фыркнула.

– Когда бы, интересно, ты время на изгородь выкроил, а?

Несколько месяцев спустя Стелла взяла и наняла маляров. Они весь дом в ярко-розовый цвет выкрасили, пока Кармело был на работе. А пусть знает, что Стеллу бесить – чревато.

Гораздо позднее, уже когда рехнулась, Стелла сама уничтожила изгородь. Под корень срезала секатором. Взрослые сыновья только дивились – это какая же у нее силища, а главное, какая тяга к разрушению.

В первое лето на Олдер-стрит, в 1955 году, Кармело после очередного ливня откачал воду с участка, перекопал землю и устроил огород. Вставал до рассвета, ковырялся в своих грядках. Растил цукини, помидоры и горох. Посадил два куста крыжовника – редкий балканский сорт (парню из «Юнайтед электрикал», албанцу по национальности, удалось саженцы через таможню провезти). Вдобавок Кармело завел виноградные лозы – одну пустил по периметру двора, из другой получился живой навес над садовым столиком.

Глядя на резные листья, Стелла думала: двор словно перенесли в Коннектикут прямо из Иеволи, с горного склона. Они с Кармело родились и выросли в разных регионах Италии, но здесь, в Штатах, едва ли кто отыщет различия в их прошлом.

Да, коннектикутская зима слишком холодна, а коннектикутское лето – слишком влажно; и все-таки, когда выпадал в июне солнечный денек, Стелла, игнорируя клещей, ложилась в траву. Листья на просвет были лаймового оттенка, и при известном старании Стелле удавалось вообразить, будто она вернулась домой.

Следующие пятьдесят лет Кармело и Тина, работая каждый в своем саду, перекрикивались:

– Нет у тебя лишних бечевок – стебли подвязать?

– Как там мой Фредди – хорошо лужайку косил, не филонил?

– Не починили еще Стеллин пылесос?

– Не хочешь заскочить – по стаканчику пропустим?

Когда у Стеллы помутился рассудок, она, заодно с живой изгородью, уничтожила и крыжовник, и виноградые лозы, и даже чудесное инжирное дерево, которое, между прочим, вымахало на пятнадцать футов в высоту.

В августе пятьдесят пятого на своих кривеньких ножках с шишковатыми коленками пошел в детский сад Томми. Опыт был ужасен. Томми, хилый, тщедушненький, не мог толком ни бегать, ни бросать мяч. Последнему не научил его отец, сам отродясь не игравший с мячом. Мало того: Томми ни слова не понимал по-английски. В семье ведь говорили только на итальянском. Не просто недомерок, а недомерок без языка – чего уж хуже? Попробуй займи приличное место в сообществе с такими-то характеристиками.

Словом, Томми, как старшему сыну родителей-иммигрантов, пришлось тяжелее всех. Когда, год спустя, настала очередь Нино, дела обстояли уже не настолько фатально. По крайней мере, Нино был в садике не один, а с братом. Что касается Берни, она за два года до своего срока наслушалась английский слов и от Томми с Нино, и из телевизора, которым Маглиери успели обзавестись. Ни с садиком, ни со школой проблем у нее не возникло.

В октябре пятьдесят пятого родился Федерико. Сестра Кармело с мужем приехала на поезде из Монреаля, чтобы крестить малыша.