Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

Стрелки показали пять тридцать и преспокойно продолжили шествие по кругу. Кровь застучала у Стеллы в висках. Один за другим служащие, врач, секретарь собирались по домам – застегивали длинные драповые пальто, плотно заматывали шарфы, прежде чем высунуться на холод, подставить лица ледяному ветру. Без пяти шесть парень в черной униформе опять подошел к Фортунам и что-то сказал. У Стеллы даже швы на животе заныли. Она скроила светлую улыбку и кивнула. Парень повторил свои слова, Стелла повторила свой кивок. Парень вздохнул и удалился на пост.

Ровно в шесть погасли потолочные огни. Единственным источником света оставалась будка, из которой наблюдал за Фортунами мягкосердечный охранник. Сестры молчали. Четтину трясло, но, по крайней мере, она не задавала дурацких вопросов. Стелла гладила мать по голове, словно кошку: не волнуйся, все будет хорошо, все будет хорошо. Прикосновения к Ассунте успокаивали и саму Стеллу. Она отлично представляла, как ползет вниз невидимая в темноте минутная стрелка. Наверняка Антонио получил неправильную информацию о дне прибытия парохода. Или ждет свою семью в другом месте; скоро ему укажут на ошибку, и он поспешит сюда. Антонио и не думает их искать. Потому что мертв. Мог же с ним произойти несчастный случай. Или Антонио в тюрьме. Дальше – больше: билеты на пароход – это розыгрыш, месть Ассунте. Им всем теперь предстоит побираться в чужой стране – без крыши над головой, без знания языка. Минутная стрелка дошла до цифры 6 и направилась вверх. В любой момент охранник выставит их вон; имеет полное право.

Антонио Фортуна появился в семь двадцать. Не один появился. У его спутника было смутно знакомое лицо, однако сообразить, кто это, Стелла не сумела.

– Узнали, что пароход опаздывает, – дай, думаем, в киношке время скоротаем, – вот первые слова, сказанные Антонио Фортуной жене, которую он не видел почти десять лет. – Только свет погас – мы и отключились. Потому что нынче рано встали, чтоб пароход встретить, так его и растак.

– Вы небось перетряслись тут, бедненькие, – проговорил незнакомец. Лицо у него было доброе, усы топорщились как-то дружелюбно, озорно.

– Это Тони Кардамоне, – представил Антонио. – Брат Виолетты, твоей золовки, Ассунта. Он нас всех на автомобиле домой отвезет.

Стелла с Четтиной переглянулись. Надо же, автомобиль!

– Кузен Тони, познакомься. Ассунту ты небось помнишь. А это наши дети: Маристелла, Кончеттина, Джузеппе. И меньшой – Луиджи. С ним и я заодно познакомлюсь. – Антонио склонился над кареглазым мальчуганом. – Здравствуй, Луиджи. Я – твой папа.

– Знаю, – зарделся Луиджи.

– Это что, вся твоя одежка? Короткие штаны?!

Смущенный мальчик не ответил, и Антонио обратил гневный взгляд на Ассунту.

– Это ты парня в короткие штаны вырядила? В декабре месяце?!

Ассунта вся сжалась. Ответа от нее не последовало. Стелла могла только догадываться, сколь страшно сейчас матери, понимающей, что она сделала ошибку, но не сознающей масштабов этой ошибки. Гнев на отца охватил Стеллу. Как он смеет разговаривать с Ассунтой, словно с ребенком?.. Стелла сглотнула: сейчас не время и не место для пререканий, да и вряд ли отец ее послушает.

Антонио скинул пальто, закутал в него Луиджи. Полы доставали мальчику до щиколоток.

– Вот так. Поплотнее запахнись, сынок, не то простынешь. В Хартфорде еще холодней будет.

Молча и не без опаски все последовали за Антонио из зала ожидания в темный парк, примыкавший к порту. Стелла напрягала зрение, силясь уже сейчас, ночью, разглядеть, что это за город такой – Нью-Йорк. Увы, из пяти чувств активнее всего у нее работало осязание. Мороз нещадно щипал щеки, и Стелла решила сосредоточиться на ступнях, намозоленных новыми туфлями. Стоянка была полна автомобилей, и фары у каждого светились – словно множество глаз пронизывали ночь. У Стеллы по спине мурашки побежали – не столько от холода, сколько от мысли, какая куча денег ухлопана на эту роскошь.

– Придется потесниться, – сказал Антонио, распахивая дверцу автомобиля и вытаскивая моток веревки. – Ну-ка, Джузеппе, помоги чемодан на крыше закрепить. Ассунта, ты на переднее сиденье полезай. Со мной и кузеном Тони поедешь. Стелла и Тина, садитесь сзади, с братьями.

– Четтина! – прошипела Стелла.

Отец оглянулся. Дочь смеет его поправлять?

– Чего?

– Ее Четтиной зовут, – объявила Стелла. Уж конечно, сама Четтина не рискнет голос подать.

– А теперь она Тиной будет, – отрезал Антонио. – Четтина – имя немодное.

Стелла сверкнула на него глазами. Он только прищурился. Затем позволил себе оглядеть старшую дочь. Взгляд скользнул по талии к округлым бедрам, пополз вверх, остановился на Стеллином знаменитом бюсте. Девушка сразу вспомнила ужасную ночь, когда отец щипал ее там, где нельзя. На спине выступила испарина. Противно отрыгнулось, рот наполнился тухлой горечью.

– Здесь, в Америке, имя Тина хорошим считается, – уже мягче сказал Антонио.

Втиснутая на заднее сиденье, между дверцей, из-за которой дуло, и Четтиной (то есть теперь уже Тиной), Стелла думала, что ненавидит отца даже сильнее, чем в детстве.