Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

– Это что же, – начала Тина, и тотчас от ее дыхания запотело холодное стекло. Голос как будто надломился. – Это здесь нам теперь жить?

Смерть № 5 Поругание (Законный брак)

Пятой недо-смерти предшествовал сон.

Июльским утром сорок первого года, на заре, когда небо приобретает размытый лавандовый оттенок, Стелла пробудилась первая. Их с Тиной ждала работа на табачной плантации. Пусть Тина еще поспит, решила Стелла, глядя, как сестра во сне пустила слюнку – видать, что-то приятное ей пригрезилось.

Стелла взяла керамический таз для умывания, сходила на кухню, принесла воды. Таз она поставила на прикроватную тумбочку, служившую туалетным столиком. Действительно, здорово, что они с Тиной спят и прихорашиваются отдельно от братьев, избавлены от необходимости терпеть шум и резкий запах мальчишеского пота. Тем утром, во сне – ибо это был сон – Стелла, обтираясь мокрой губкой и уделяя особое внимание потайным местечкам, поглядывала в старенькое зеркало с голубой рамой. Девушка была на себя не похожа, но для сна это ведь нормально.

Что в комнату вошел мужчина, она сообразила не прежде, чем послышался щелчок дверного замка. В первое мгновение Стелла почувствовала одну только досаду. Она прикрыла грудь локтем, а губку на интимном месте удерживала сжатием бедер. Вот сейчас вторженец извинится и выйдет. Он просто ошибся. Как бы не так. Мужчина стоял между дверью и Стеллой, протянув к Стелле мощные руки – будто в клетку ее хотел заключить. Тут-то девушка и поняла: он сюда нарочно пришел.

– Тина! – крикнула Стелла.

Межкомнатные стены, так легко пропускавшие любой шум, создаваемый братьями, впитали Стеллин голос без остатка.

– Тина!

Сестры не было рядом. Невообразимая ситуация для яви, предсказуемая – для сна.

Мужчина поднес палец к губам: дескать, тише! Силуэт его был расплывчат, как тень, но черные зрачки зловеще сверкали. По Стеллиным бедрам пошла рябь трусливой дрожи. Стелла чувствовала себя беспомощной, как вещь, выставленная на продажу.

Ее тело постигла судорога; но это – во сне. (Настоящая Стелла, спавшая рядом с Тиной, вдруг нещадно лягнула сестру.) Мужчина в два шага преодолел расстояние между дверью и Стеллой. Его загрубелые лапы сомкнулись, будто клещи. От прикосновения Стеллу затошнило. О намерениях мужчины гадать не приходилось – им двигала похоть. И – вот ужас! – похоть очнулась и в Стелле, ее тело отозвалось на объятие. Никто никогда не трогал Стеллин израненный живот мозолистыми руками; откуда же ей знать, что при этом чувствуешь? Тем не менее она знала – и это было гаже всего.

Ладонь легла ей на плечо, мужчина развернул Стеллу к себе. Она бы и рада была сопротивляться, однако руки и ноги не слушались, скованные предательским сном. Локоть, которым Стелла прикрывалась, столь тесно прижался к ее бюсту, что одна пышная грудь выскочила из тисков, и получилось, что Стелла ее как бы преподносит: бери и тискай. С ужасом Стелла увидела, как растекается всегда четкий околососковый круг, как обмякает, словно втягиваясь внутрь, всегда упругий, почти острый сосок.

Тогда-то Стелла и обезумела. Больше не стыдясь наготы, оставив жалкие потуги прикрыться, она отняла от бюста локоть и обеими руками толкнула мужчину. Путь к двери был отрезан, и Стелла вспрыгнула на подоконник, замерла, вцепившись в оконную раму. Ноги она старалась не расставлять, но это было невозможно – терялось равновесие. Поневоле между ног появилась щель, в которую с улицы тянуло холодом. Мужчина тряхнул головой и не спеша пошел к окну. Все не так, все кошмарно. Нет, нельзя, нельзя этого допустить! Обе заскорузлые ладони сомкнулись вокруг Стеллиного предплечья.

Перед глазами повисла ослепительно-белая пелена. Стелла задергалась, ее качнуло вбок. Она рухнула, проехалась подбородком по полу. Ощущение было, словно нижнюю челюсть вдавило в верхнюю. Заскрипели, ломаясь, зубы. Хватка грубых рук сделалась крепче. Стелла завизжала. Она ничего не видела, мир скукожился до тактильных ощущений: цепкие лапы, саднящая боль в ногах. Кровь и кровоподтеки. И пробуждение – как выход из комы.

Размытый предутренний свет – точно такого же лавандового оттенка, что был во сне. Полный ступор, и надо всем – рев отца:

– Тина!!! Ты рехнулась? Что ты творишь?!

Над Стеллой возникло распухшее от слез Тинино лицо. Зачем сестра накрутила штору на голову? Почему на полу валяется карниз для штор? Почему вторая штора (хлопчатобумажная, голубенькая) обмотана вокруг Стеллиной руки, а другой конец держит Тина?

Жуткая боль в плече и подмышке. Явно растяжение. А руки-то, что держали Стеллу, принадлежат, оказывается, вовсе не насильнику. Это Тина вцепилась в Стеллино предплечье, да так, что от пальцев белые овальчики виднеются на шрамах. Стелла потянулась ощупать скулу и щеку, распухшие, налитые болью.

Отец, плохо различимый в полумраке, шагнул к дочерям.

– Ах ты стервозина!

Он применил к Тине локтевой захват шеи, потянул дочь через всю комнату. Тина налетела на кровать, и Антонио ударил ее наотмашь по щеке.

– Тварь! Ты что наделала?