Семь лет за колючей проволокой

Тщательно подготовились к заранее запланированному убийству. Отбросив в сторону возникшую между нами обоюдную неприязнь, дружно лепили из хлеба бюст уважаемого генсека. Отсутствие художественных навыков не позволяло добиться точного сходства с оригиналом, но это обстоятельство не обескураживало. Сходство витало в наших душах, и завершённая «скульптура» выглядела недурно.

Заранее похищенным у парикмахера лезвием бритвы выстрогали из спичек три «кинжала». Воткнув их в жизненно важные центры хлебной куколки, положили её на стол и принялись читать заклинания…

— Мне кажется, что вы сдвинулись по фазе, — хмыкнул я.

— Ничего подобного! Крыша у нас не съехала. Доведённые до отчаяния, мы вспомнили зловещее действие чёрной магии из фильмов ужасов и таким образом выплеснули свои эмоции в эту мрачную игру. Утром казнённую засохшую фигурку выбросили в мусорное ведро — это был завершающий акт колдовства.

Утром стали ждать газету «Правда», которую обычно приносили перед завтраком. День нет газеты, другой нет… только на четвёртый день принесли. Открываем, и взгляд наталкивается на траурную рамку, из которой на нас смотрело бровастое лицо Леонида Ильича Брежнева!..

— Так вот, оказывается, кто виновен в его смерти! — невольно воскликнул я, с трудом удерживаясь от смеха.

— А чёрт его знает, — на полном серьёзе вздохнул Генрих, — а вдруг правда…

Однако обратимся вновь к так называемому следствию по моему обвинению. Несколько переусердствовав в отработке на мне кулачных приёмов, мучители довели меня до того, что тюремный врач, вызванный сокамерниками, вынужден был написать в моей истории болезни такой анамнез:

«…частичная потеря памяти и потеря ориентации во времени и пространстве…»

Забыв при этом добавить, что ко всем прочим неприятностям я лишился дара речи: отказался слушаться собственный язык.

Не зная, что со мной делать, тюремный врач не нашёл ничего лучшего, как взять у меня пункцию спинного мозга. По всем медицинским законам эта процедура относится к операциям, причём довольно опасным, и на неё требуется согласие оперируемого или его близкого родственника.

В связи с тем что я не мог говорить, а с мамой никто и не думал связываться, тюремный костолом приготовился брать пункцию без моего согласия. Он нисколько не стеснялся меня и обо всём разговаривал со своей медсестрой при мне. Превосходно всё соображая, но не в силах физически сопротивляться трём бугаям, державшим меня железной хваткой, и не имея возможности говорить, я извивался всем телом, что-то мычал, пытаясь дать понять, что возражаю против пункции, но этот костолом не обращал на меня никакого внимания.

Вполне вероятно, моё яростное сопротивление повинно в том, что пункция была взята не совсем удачно, и у меня, ко всем прочим неприятностям, отказали правая рука и левая нога.

В таком состоянии меня и «венчали» (или «крестили», то есть судили], как говорится, бессловесного, частично лишённого памяти, с «частично нарушенной ориентацией во времени и пространстве», да ещё и физического калеку, у которого отказали рука и нога…

Этот Суд почти зеркально повторил первый Суд, когда меня впервые лишили свободы. Суд длился двое суток. И перед вторым днём судебного заседания адвокат Лидия Седова-Шмелёва заверила маму, что Председатель Суда, который лично вёл заседание по моему судебному разбирательству, несмотря на то что Прокурор запросил для меня пять лет лишения свободы в колонии строгого режима, заверил, что освободит меня прямо из зала Суда за недоказанностью состава преступления.

Суд уходит для вынесения приговора. Через несколько минут в комнату, где проходило заседание судейской команды, то есть в комнату, куда категорически запрещено входить посторонним, зашли двое в штатском и вышли оттуда только через сорок минут!!! Снова повторилось то, что было при первом суде!!!

И вот…

— Встать! Суд идёт!

Напоминаю, мой «Крестный» (то есть Прокурор) запросил пять лет лишения свободы в колонии строгого режима. Встаёт «Митрополит» (то есть Судья или, как в моём случае, Председатель Суда) и оглашает приговор:

«… Доценко Виктора Николаевича… признать ВИНОВНЫМ и осудить на ШЕСТЬ ЛЕТ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ В КОЛОНИИ СТРОГОГО РЕЖИМА…»

Насколько я знаю, в первый и последний раз в истории советского Правосудия Прокурор запросил меньше, чем было оглашено в приговоре Суда по данному судебному делу.

Так я и стал «верблюдом» (то есть невинно осуждённым)…

Забегая вперед, замечу, что вышло не по судейскому произволу, подогретому Органами Госбезопасности, а по прокурорскому требованию: одно из моих многочисленных посланий добралось до адресата, до моего литературного наставника, писателя Бориса Львовича Васильева, ставшего к тому времени депутатом Верховного Совета СССР. И по его депутатскому запросу меня реабилитировали на один год и девять дней раньше определенного Судом срока…

Низкий поклон вам, Борис Львович! Сократив мой срок на зоне, вы, вполне возможно, спасли мне жизнь, но об этом я расскажу позже…

К моему огромному огорчению 11 марта 2013 года Бориса Львовича Васильева не стало…