Семь лет за колючей проволокой

Спи спокойно, мой Друг и Учитель: земля тебе пухом!!!

После вынесения приговора адвокат Седова-Шмелёва навестила меня в камере Суда и несколько минут, отпущенных старшим конвоиром, сокрушалась о несправедливом приговоре, обещая написать кассационную жалобу даже без оплаты. Она так и сделала, но и это не помогло…

При прощании адвокат с разрешения старшего конвоира передала мне от мамы синее полушерстяное одеяло, которое меня согревало долгие годы в «местах не столь отдалённых» и которое до сих пор со мною…

Это одеяло — своеобразная память о тех трагических годах. Оно настолько дорого мне, что я как ценнейший дар «передал его по наследству» Герою моей книги «Срок для Бешеного», и оно фигурирует не только в книге, ноив фильме «По прозвищу„Зверь"»…

Я пытался вызвать к себе в порядке надзора Прокурора из Прокуратуры города. Мною было послано более чем десять заявлений, написано более двух десятков жалоб, но всё оказалось тщетным: ноль внимания, воз презрения…

Что оставалось делать? Пойти на крайние меры!.. А что может человек в условиях полной изоляции? Попытка покончить с собой была, но и она ни к чему не привела. Ещё с царских времен существует такое понятие, как «отрицаловка» (то есть объявление голодовки]. Многие тогда были уверены, а некоторые верят до сих пор, что это единственное, на что ещё продолжает реагировать Прокуратура. Как же я был наивен тогда и как наивны те, кто так думает до сих пор! Тем не менее я «попёр по бездорожью» (то есть совершил глупость].

По существующему положению голодовка не запрещена законом, но она считается начавшейся только после того, как голодающий вручит дежурному офицеру по корпусу, то есть корпусному, письменное заявление о начале голодовки. Что я и сделал, вручил своё заявление и на следующий день спокойно был вычеркнут из списков тех, кто получает пайку хлеба, сахар и прочее довольствие.

Зэки, находившиеся в камере, по-разному отнеслись к моей голодовке. Некоторые бросали сочувственные взгляды и всем видом поддерживали мой порыв, но более опытные смотрели скептически и открыто заявляли, что мне ничего не добиться. Умереть, конечно, не дадут и через несколько дней, если убедятся в серьёзности моих намерений, начнут насильно кормить через шланг питательной смесью.

Я не верил и продолжал упорствовать. Прошло дней десять — кроме воды, ничего не ел и не пил. Наконец вызывают «слегка». Воспрял духом, уверенный, что менты сдались и вызвали к Прокурору. Собрав листочки с претензиями, я, скрестив руки за спиной, медленно двинулся по длинным вонючим коридорам Бутырской тюрьмы. От слабости кружилась голова, но я стоически удерживался на ногах, используя иногда стену в качестве поддержки.

Каково же было разочарование, когда меня ввели к Главврачу Бутырской больнички! Спокойно занеся в медицинскую карту, когда и по какой причине начата голодовка, доктор замерил мне температуру, давление, пульс, заполнил карту и только после этого впервые заговорил со мною «по душам»:

— Насколько мне известно из вашего дела, у вас высшее образование, да ещё и не одно. — Доктор говорил устало, без особых эмоций, словно уже сотни раз повторял это. — Вы же интеллигентный человек, а ведёте себя как мужичок с периферии, которому уголовные элементы запудрили мозги и заставили поверить в то, что при помощи голодовки можно чего-то добиться! — Он со вздохом покачал головой: — Вы же грамотный человек, Виктор Николаевич! Неужели вы не знаете, что в нашей стране ЭТИМ ничего невозможно добиться? Более того, только сильнее озлобите систему в отношении себя! Ну, чего вы молчите?

— А что говорить? — Во рту у меня так сильно пересохло, что я с огромным трудом ворочал распухшим языком.

— Скажите, чего вы добиваетесь?

— Встречи с Прокурором города!

— А вы себе представляете, сколько таких, как вы, которые хотели бы пообщаться с ним?

— Не представляю, но я ДОЛЖЕН с ним встретиться! Понимаете, ДОЛЖЕН!

— Вы хоть знаете, что вас ожидает?

— Насильственное кормление? Знаю!

— А вы знаете, что при нём могут повредить пищевод или кишечник? Станете инвалидом! Это вам нужно?

— Я уверен, что правда дороже жизни! — упрямо проговорил я.

— Жалко мне вас, Доценко… — Он глубоко вздохнул. — Единственное, что могу обещать: когда одумаетесь и прекратите голодовку, переведу вас к хроникам.

Прошло ещё дней восемь, но никто ко мне и не думал приходить. Я уже не вставал со шконки — боялся упасть от слабости. Тем не менее продолжал стоически жить на одной воде. Вскоре заметил, как все вертухаи, до этого злобно хихикавшие и не проходившие мимо без того, чтобы всякий раз не ткнуть кулаком в бок, постепенно начали менять ко мне отношение. Дело в том, что за официально голодающим нужно дополнительное наблюдение, а кому охота тратить своё время, тем более бесплатно. Вот и выходит, объявляет кто-то официальную голодовку, следи за ним, а он побесится, побесится недельку-другую, да и сломается: жрёт так, что за ушами трещит.