Семь лет за колючей проволокой

Мне до сих пор непонятно, каким чудом этому застенчивому сибирскому пареньку удалось избежать насилия, находясь под следствием в тюрьме, на этапах, но факт остаётся фактом…

Валентина распределили в мой отряд, и его шконка оказалась рядом с моей. Узнав, что новенький из Сибири, я стал его опекать.

В нашем отряде был один гнусный парень лет двадцати, родом из Назрани, отзывавшийся на кличку Штырь. Он подсел на пять лет по сто восьмой статье: «Причинение тяжких телесных повреждений, с применением холодного оружия». Это был недалекий, но здоровый и очень злой парень, который цеплялся к любому. Окружающие его побаивались, но не потому, что тот был сильным и «отмороженным», а потому, что при любом случае он намекал, что «Смотрящий», то есть Колька-Бак, его близкий кент.

Штырь с самого появления Валентина в отряде невзлюбил его и не упускал случая, чтобы задеть или оскорбить паренька. То есть «доставал по-чёрному», в буквальном смысле не давал прохода, хотя и старался делать это, когда меня не было рядом. Валентин в силу своего характера терпеливо сносил его издевательства и мне не жаловался.

Но однажды я заметил на его теле синяки и не отстал от парня, пока тот не признался, что над ним издевается эта сволочь Штырь. В этот же день, подкараулив Штыря перед самым отбоем, я подошёл к нему и, стараясь не привлекать внимания других, негромко проговорил:

— Слышь, Штырь, оставь пацана в покое!

— А то что? — с вызовом прошипел тот.

— Увидишь что! — Во мне мгновенно всё закипело.

— Ты, москвач! — заревел Штырь, явно желая криком и наглостью взять на испуг. — Ты что, угрожаешь мне? Мне плевать на то, что ты в кино там снимался! И всяких там Пугачих знаешь! — Он с рёвом бросился на меня со сжатыми кулаками.

Не ожидая такой прыти, я с большим трудом успел среагировать на его нападение, увернулся, но один из его кулаков всё-таки задел моё ухо, которое словно огнём обожгло. Приоткрою одну особенность моего характера: я спокойно держу удары по корпусу, но стоит задеть лицо или голову, как меня мгновенно заклинивает, и я теряю контроль над собой. Так произошло и в тот вечер: двумя ударами я сбил Штыря с ног и несколько раз пнул его под ребра.

Вполне возможно, в том состоянии я продолжил бы своё «воспитание», если бы не подскочивший завхоз нашего отряда. Вместе с ребятами он оттащил меня в сторону. Сдавать меня ментам завхоз не стал, да и другие очевидцы нашего столкновения, недолюбливавшие Штыря, сделали вид, что ничего не видели и ничего не слышали.

Я отлично понимал, что так просто Штырь мне не спустит, а значит, нужно ждать какой-нибудь пакости с его стороны. Такого же мнения придерживались и все, кто узнал о нашем столкновении. Все были уверены, что его близость к «Смотрящему» наверняка мне ещё отрыгнётся.

Однако прошло несколько дней, а Штырь вёл себя так спокойно, словно ничего не случилось. Всё же я ощущал внутреннее беспокойство. Наш отряд работал на промзоне в механическом цехе. И через несколько дней после столкновения со Штырём бригадир отправил меня в инструменталку за какими-то деталями. Инструментальная каптёрка была закрыта, что было достаточно необычно для рабочего дня, но мне и в голову не пришло насторожиться.

Прождав инструментальщика более получаса, я сообразил, что здесь что-то не так, и бросился назад в цех, но ни Валентина, ни Штыря там не обнаружил.

Побегав по цеху и поспрашивав у тех, кого встречал на пути, не видел ли кто Валентина, получал отрицательный ответ. Либо действительно не видели, либо делали вид, что не видели. Уже совсем было отчаялся, но тут встретился паренёк, с которым я однажды поделился чифирем.

Не глядя на меня, он чуть слышно шепнул:

— Сходи на стройку, Режиссёр, — и поспешил прочь.

Стройкой мы называли возводимое рядом с механическим цехом двухэтажное здание, в котором на первом этаже планировался цех по изготовлению сувениров, а на втором — швейное производство. Во время описываемых событий стройка была заморожена — что-то напутали в чертежах или расчётах, и там, естественно, никто не работал.

Предчувствуя беду, я со всех ног бросился на стройку. Первый этаж оказался пустынным, и я, затаив дыхание, прислушался. Сначала ничего не было слышно, но потом мне показалось, что откуда-то сверху донёсся сдавленный стон. В доли секунды я взлетел на второй этаж, и передо мною открылась жутчайшая картина.

Недалеко от огромного отверстия в полу, где в будущем планировалась лестница, на перекладине со связанными руками висел голый Валентин, рот которого был заткнут грязной тряпкой. Рядом стоял Штырь и то лупил бедного парня по рёбрам черенком от лопаты, не обращая внимания на стоны Валентина, то тыкал этим черенком ему в задний проход, злорадно, приговаривая:

— Молчи-молчи, я и так знаю, что тебе приятно! Был ты Валентином, теперь стал Валентиной, дурашка ты моя! И скоро придёт черед и твоему защитничку: был москвач — станет москвачкой! Гы-гы-гы! — Штырь буквально зашёлся в злорадном смехе.

Он и сам был без штанов и, судя по его окровавленной плоти, уже успел изнасиловать бедолагу.

— Что ты сказал, сучонок?