Семь лет за колючей проволокой

(«Карантинка» — это отгороженный от остальных жилых помещений барак, в котором несколько дней содержатся вновь прибывшие в колонию зэки: проходят медицинское обследование, изучаются оперативными работниками, по-зоновски — «кумовьями», вызываются для распределения по отрядам и рабочим местам.]…Меня ввели в кабинет Начальника колонии, там находилось человек пятнадцать ментов. Как потом выяснилось, в кабинете присутствовали не только основное руководство зоны, но и все начальники отрядов.

После традиционных вопросов: кто? возраст? откуда? — Начальник колонии спросил, кем я работал до осуждения. Узнав, что я кинорежиссёр, он повернулся к «Старшему Куму». И поинтересовался, когда освобождается какой-то Семёнов, и, узнав, что через месяц, обратился ко мне:

— Повезло вам, Доценко: пойдёте работать киномехаником в наш клуб.

Я попытался объяснить, что кинорежиссёр и киномеханик — совершенно разные специальности, но Начальник отмахнулся:

— Какая разница, там режиссёр, а здесь механик, всё равно главное слово — КИНО!

Я не знал, как реагировать на такое, и, чтобы скрыть свою растерянность, начал оглядывать присутствующих офицеров. Вдруг один из них, капитан с очень интеллигентным лицом, улыбнулся мне и чуть заметно ободряюще кивнул.

Я решил не возражать. Позднее выяснилось, что капитан был Начальником первого отряда, в котором работала вся хозяйственная обслуга колонии, и должность киномеханика тоже ему и была подотчётна.

Капитан был родом из Питера и оказался на редкость добрым малым. Когда я признался, что никогда в глаза не видел киноаппарата, он успокоил меня, пояснив, что парень, работающий сейчас киномехаником, на воле был конюхом и тоже никогда не видел кинопроектора, но быстро освоился.

Капитан оказался прав, и мне хватило одного пояснения освобождающегося Семёнова, чтобы стать заправским киномехаником. Однако проработал я им около трёх месяцев: меня невзлюбил Старший Нарядчик и вскоре сумел так все обставить, что должность киномеханика получил его знакомец. Это меня так разозлило, что я решил немного отыграться и при передаче клубного имущества внёс кое-какие усовершенствования в кинопроектор, который никак не желал подчиняться новому хозяину: у меня отлично работал, а у него нет.

Сорвав пару раз показы фильмов и наслушавшись от разъярённых зэков в свой адрес, как говорится, по полной программе, Старший Нарядчик пошёл на попятную. И сам явился ко мне, чтобы уговорить вернуться на старое место. Но к тому времени мой отрядный успел шепнуть по секрету, что меня готовят на условно-досрочное освобождение, и я гордо отказался, пообещав, что, если он пробьёт на должность киномеханика моего знакомого, я помогу ему и срывов сеансов больше не будет. Догадавшись, откуда растут ноги предыдущих срывов, но не имея доказательства, Старший Нарядчик вынужден был пойти на мои условия.

«Смотрящим» на зоне был Колька-Бак. Прозвище Бак, судя по всему, прилепилось от его фамилии — Бакарёв. Это был здоровенный, под метр девяносто ростом и под сто килограммов весом, двадцатилетний парень с весьма сомнительными признаками интеллекта на конопатом лице. Мне кажется, что «Смотрящим» его назначили не за мозги, а за физические данные и нервный, взрывной характер, но я нисколько бы не удивился, узнав, что его вообще никто никем не назначал.

Во всяком случае, никто не рисковал задевать его, а тем более идти против него, все старались не пересекаться с ним и не попадаться ему на глаза. Если кто-нибудь и делал попытку проявить смелость, то довольно быстро становился калекой, а то и отправлялся на тот свет «по неосторожности» или из-за «нарушения техники безопасности».

К счастью, на зоне я пробыл лишь несколько месяцев, но и меня не миновала участь быть вызванным пред «светлы очи» Кольки-Бака. А всё началось с того, что к нам в отряд пришёл с этапа молодой паренёк по имени Валентин…

(В книге «Отец Бешеного» я писал об этом пареньке, и те, кто её читал, могут опустить рассказ о нём.]

Вначале я даже не обратил на него внимания, но когда узнал, что он родом из Омской области, то проникся к нему некоторой симпатией, как к бывшему своему земляку. И действительно, Валентин оказался добрым, простодушным, честным в дружбе и безотказным в работе. Таких в Сибири много. Про них обычно говорят: обидеть его — что обидеть ребёнка.

В своей деревне Валентин работал колхозным конюхом. Судя по тому, с каким увлечением он рассказывал о лошадях, было ясно, что Валентин очень любил их и работал добросовестно. А незадолго до своего осуждения он похоронил единственного близкого человека — бабушку и остался один на всём белом свете.

Не буду подробно останавливаться на том, в чём его обвинили и осудили на полтора года, но скажу, что срок он получил как раз за то, в чём его просто грешно обвинять: якобы загнал колхозного коня. На самом деле конягу погубил пьяный бригадир, а свалил всё на Валентина, который лежал в ту ночь с высокой температурой. Но догадайтесь с трёх раз, кому быстрее поверят: бедному подростку или бригадиру-орденоносцу?