Семь месяцев бесконечности

Сегодня я несколько переоценил свои возможности, решив утром совершить прогулку по лагерю босиком с тем, чтобы не выходить вторично после снежного душа, как я делал всегда. Однако пока я гулял по мягкому снегу между палатками, у меня ужасно замерзли ноги, и потому, вернувшись в палатку, я думал только о том, чтобы поскорее поставить пятки на примус. А погода была прекрасной, как вчера: солнце, синее небо, минус 24 градуса. Благодать! Я тут же решил перейти на летнюю форму одежды: снял мех, притороченный к капюшону, пояс и самодельный шарф. Все, за исключением шарфа, я положил на нарты, а шарф на всякий случай — в нагрудный карман куртки. Однако, как это часто бывает, заметив мое пренебрежительное к себе отношение, антарктическая погода, как только мы вышли, не замедлила испортиться. С юго-востока натянуло облачность, подул ветер. Больше всего доставалось моей беззащитной шее, которую я время от времени должен был высовывать из капюшона, чтобы посмотреть на компас. Шея стала явно подмерзать, и я никак не мог придумать упражнения, чтобы заставить ее согреться. Как птица с подбитым крылом, я прижимал голову к левому, юго-восточному плечу и, крутя ею, пытался вызвать хоть какой-то приток крови к узенькой полоске шеи между воротником рубашки и кончиками волос, но это мало помогало. Вместе с солнцем исчез контраст, и заструги, непрекращающиеся заструги, стали ощущаться сильнее. Собаки пошли медленнее, но к обеду, когда мы поднялись на довольно крутой купол, небо очистилось и появилось солнце. Во время обеда Уилл подошел к нашим нартам, за которыми прятались от ветра, кроме меня и Этьенна, еще Джеф с Кейзо, и спросил, не возражает ли кто-нибудь поспать завтра на час подольше. Завтрашний день был как раз шестым днем нашего непрерывного движения после гор Тил, и я вспомнил, что прежде мы обсуждали такой вариант движения с небольшим отдыхом после каждых пяти дней пути. Никто не проронил в ответ ни слова. После некоторой паузы я сам высказался за всех: «Почему бы и нет — чем позже, тем легче вставать, а световой день уже почти 24 часа, так что мы ничего не теряем».

По нашему раскладу, мы рассчитывали прийти на Полюс вечером 11 декабря, причем вечером по нашим экспедиционным часам. Оставалось узнать, какое время на Полюсе. Наши часы были установлены по весеннему времени Пунта-Аренаса, а это означало, что они на три часа опережали местное время. Это было достаточно удобно, так как солнце все время перехода оставалось у нас за спиной. В 9 утра оно было строго на востоке, моя тень была перпендикулярна курсу, и это постоянно использовалось мной для коррекции компаса. В три часа пополудни тень ложилась на лыжи, и ориентироваться было особенно удобно, а в 6 часов вечера, когда надо было останавливаться, тень находилась под углом 45 градусов к курсу, но уже слева от меня. Держа солнце за спиной, мы отчасти предохраняли лица и особенно губы от разрушительного действия ультрафиолетовой радиации.

Если Полюс жил по новозеландскому времени, а для такого предположения у нас были все основания, так как мы точно знали, что по такому времени живет столица американских антарктических исследований Мак-Мердо, то наш приход вечером 11 декабря был бы очень удачным по времени для того, чтобы встретиться с полярниками станции Амундсен-Скотт — для них это было бы утро 12 декабря. Но не показалось — и это предположение очень скоро подтвердилось, — что Уилл неспроста заговорил о более позднем подъеме: ведь приход на Полюс вечером означал бы для нас бессонную ночь из-за съемок, интервью, встреч с полярниками станции, а Уиллу очень этого не хотелось.