Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Теперь Офонас-Юсуф уже видел помост для казни, а вокруг помоста, на галерее, нарочно поставленной, разместились знатные зрители — сам султан, его мать и жёны, его ближние бояре, Махмуд Гаван и ближние приближённые Махмуда Гавана. Здесь же, среди яркого цветника сверкающих одежд, Офонас видел и Михаила, также одетого нарядно в драгоценные ткани; рядом с Михаилом сидел Хамид-хаджи, которого Офонас даже и не узнал в первые мгновения; так важен был вид воспитателя царевича; Микаила и Хамида-хаджи окружали ближние служители Микаила. Лицо Микаила показалось Офонасу молодым, оживлённым мерно и спокойно любопытствующим. Офонас поискал глазами Дарию и Мубарака. И тотчас удивился — как же он не приметил их сразу! Теперь Мубарак и Дария были вместе с шестами поставлены на помост. Руки и ноги их привязаны были накрепко к этим шестам, а оба шеста украшены были навершьями в виде золотых шаров с кистями. Одежда Мубарака напомнила Офонасу давний день свадьбы этих двоих. Но лицо Мубарака не было закрыто цветочной гирляндой с бахромой, как обычно закрывали лицо жениха. Офонас переводил взгляд с тюрбана, яркого и унизанного жемчужными нитями, на лицо Мубарака, смуглое, но бледное, тюрбан затенял это лицо. Чёрные глаза Мубарака, казалось, ещё более почернели. Кончики красивых чёрных усов были изящно закручены. Взор его странно блуждал, как будто Мубарак видел перед собой нечто любопытное и более никому не видимое. На лице знаменитого разбойника не было ни тени страха. Дарию Офонас едва признал. Привязанная к шесту, она казалась даже высокой. На голову её было накинуто покрывало, ярко расшитое; шея и грудь спрятаны были под гирляндами и ожерельями из жемчуга и самоцветных камней; шальвары и платье-курта были также украшены цветными вышивками и драгоценными камнями; лоб и щёки были разузорены хной; вокруг глаз наведены сурьмой чёрные линии; левую ноздрю украшала серьга-натхуни, золотая и с жемчужными подвесками; зубы начернены были порошком «мисси»; губы виделись кроваво-красными, от бетеля, должно быть; кроваво-красные эти губы обведены были чёрным, очерчены всё тем же порошком «мисси». Всего этого красивого было так много, что и не было возможности увидеть саму Дарию. Живое и умное выражение, которое помнилось Офонасу по дням давним, теперь исчезло; но не было и выражения страха. В сущности, лицо Дарии теперь не имело никакого выражения; а сходно было это лицо с крышкой шкатулки, деревянной, резной, расписной; а что скрывала шкатулка, уже и никто не мог бы увидеть, и даже догадаться нельзя было!..

«Прекрасная и страшная, она, как Хундустан!» — подумал Офонас. И понял тотчас, что и Микаил думает такое; и быть может, и теми же словами думает... И Офонас не удивился своим мыслям о Микаиле и Дарии...

На помосте появились палачи, крепкие, сильные, голые по пояс. Дарию принялись раздевать, сорвали одежду, вынули из ушей серьги, из ноздри — натхуни; кольца, ожерелья, цветочные гирлянды, браслеты — всё было брошено в кучу поодаль. Пальцы палача странно ловко распустили длинные чёрные волосы Дарии... Она не противилась, когда её, уже голую, палач поворачивал из стороны в сторону. Она не смотрела на палача; лицо её было, оставалось крышкой шкатулки, резной, расписной крышкой, скрывалищем ярким. Тело её смуглое было, и видно, что было тугое и лёгкое. Офонас вспомнил мгновенно молодую жену правителя Лалганджа, как убили её по приказу Мубарака; вспомнил её голову, разрубленную надвое, её лицо, набухшее кровью... Мубарак смотрел прямо перед собой; он должен был видеть Дарию, но он не видел её; он, кажется, не видел ничего и никого из всего того, что окружало его... Дарию потащил палач и пригнул на колоду. И второй палач поднял засверкавшую секиру и отрубил Дарии голову. Кровь красная хлынула в жёлоб-сток. Офонас не замечал обезглавленного тела, он смотрел на голову, вскинутую вверх за волосы рукою палача. Волосы были чёрные, длинные, и голова чуть раскачивалась. Офонас-Юсуф загляделся на это праздничное зрелище...

В глазах Офонасовых сверкали и дробились огромные разноцветные колёса-обручи... Он мотнул головой. Колёса-обручи побледнели и исчезли.

На помосте глашатай объявлял зычным голосом преступления Мубарака. Затем сказал, что и Дария участвовала в набегах и разбоях Мубарака и мчалась верхом в самые битвенные гущи, будто живое воплощение страшной грозной Кали. Затем Офонасу пришло время дивиться уже на иной лад. Глашатай объявил благодарность султана Микаилу, храброму царевичу далёкого Рас-Таннура. Тотчас поднялся на помост ещё глашатай и объявил благодарность раджи Виджаянагара султану, и полководцу Махмуду Гавану, и храброму Микаилу, царевичу Рас-Таннура; благодарность эта изъявлялась за их благородные деяния, избавившие Виджаянагар от беззаконной власти разбойника Мубарака!..