Семь поэм

Расползаются слухи,
будто лава из Этны:
«В моду входят
узкие
      брюки!
В моду входят
поэты!
Как встречают их,
                  боже!

Мода,
что ты наделала?!
В зале
       зрителей больше,
чем поклонниц у тенора!..»

Это
    слышу я часто.
Поднимаются судьи,
ощущая
       начало
«священного» зуда.
Вылезают,
          бранясь,
потрясая громами:
ах, мол,
         разассонанс
вашу
милую маму!..
Как их вопли навязчивы!
Как их желчь откровенна!..

Вы простите,
товарищи
из тридцатого
              века!
Не сдержался я,
хотя держался
              месяцы.
Может, зря я вам твержу о мелочах!
Но поймите,
            чтО для нас
                        эти мелочи,
в наших медленных,
бессонных ночах.
Эти мелочи
           за горло взять могут.
Эти мелочи
           тянутся к ножу...
Если правду говорить в глаза -
                               мода, -
что ж, считайте:
я за модой
           слежу!
Отдаю ей дань
              везде,
                     где возможно.
Повторяю:
продолжайся!
Звучи!..
Если Родину свою любить -
                          мода, -
с этой модой
смерть меня разлучит!..

Поднимается
            поэзия в атаку,
отметая
словоблудие и лесть...
Знаю,
будут мне кричать:
                   «Опять в дидактику
ты, как прежде,
с головою залез!..
Это слишком...
               Брось!..
                        Это – лишне...
Несъедобная -
для многих -
трава...»
Я спокойно отвечаю:
мне
лично
очень нравятся
               высокие слова!..
Можно тьму страниц
заполнить балясами, -
пусть читатель
               благоденствует всуе...
Только строки
              не затем раскаляются,
чтоб потом на них
жарились глазуньи!
Чтоб взяла их
              коленкоровая тина,
чтоб по цвету
подбирались корешки, -
расфасованное
              мягонькое чтиво,
бесконечно тепловатые стишки.

Не для этого труда
                   поэты созданы!..
Но,
с другой стороны,
                  и я знавал
мастеров
произносить слова
                  высокие
и карабкаться
по этим словам!
Пробиваться к чину,
                    должности,
                               известности,
вылезать из кожи,
воду мутить.
Повторять:
«А я стою за власть
                    советскую!..»
Думать:
«Мне должны за это
платить!..»
Чёрта с два такие
верят во что-нибудь!
Но в любой кутерьме,
в любые дни,
к сожалению,
они
никак не тонут -
на поверхности
плавают они.
Это
    их специальность и призвание.

Но закашляйся,
холуйское враньё!
Для меня
за высокими
            словами -
настоящее,
кровное,
моё!
Очень тихое порой,
очень личное,
то летящее
           в кипении и грохоте!
То больное до слёз,
то неслышное, -
но
   моё,
всегда моё,
до самой крохотки.
Я
высокие слова,
как сына, вырастил.
Я их
     с собственной судьбою связал.
Я их,
каждое в отдельности,
                      выстрадал!
Даже больше -
я придумал их
              сам!
Выше исповеди они,
выше лирики...
Пусть бушует в каждой строчке
                              простор.
Пусть невзрачные тетрадные листики
вместе с хлебом
лягут к людям
на стол!
Чтоб никто им не сказал:
                         «Угомонись!..»
Чтобы каждый
             им улыбкой ответил.
Потому что создаём мы
коммунизм -
величайшую
           поэзию
                  на свете!
Знаю:
будет на земле
               от счастья тесно!
Я мечтаю,
          что когда-нибудь смогу
не построчно получать,
а посердечно:
хоть одно
людское сердце
за строку.

4