Семь причин для жизни

Однажды Отрешенность нависла над совсем юной девушкой, которую сбил автомобиль. О трагедиях такого рода люди упоминают, когда хотят оправдать свое желание съесть пирожное или спустить все сбережения на что-нибудь дорогое и ненужное. Они говорят: «Эх, один раз живем, ведь завтра я могу попасть под автобус!» – а окружающие им отвечают: «Ну да, от смерти не зарекаются». Мы говорим об этом легко, не задумываясь, а ведь подобные смерти – тоже наша реальность. Если я мысленно вернусь в тот день и пройдусь по отделению реанимации, где я работала, список погибших от таких происшествий будет примерно следующим:

прохожего сбил грузовик;

прохожий попал под поезд;

машина врезалась в дерево;

легковушка врезалась в грузовик;

прохожую сбила машина;

велосипедиста сбила машина;

рабочий упал со строительных лесов.

Лишь один из этих людей таким образом свел счеты с жизнью. Все остальные просто спешили по делам и даже не думали о смерти. В этом состоянии пребывает большинство из нас – свою жизнь мы воспринимаем как данность. Не забываем оглядываться по сторонам, переходя через дорогу. Стараемся не превышать лимит скорости, не считая случаев, когда опаздываем или когда дорога пуста. Надеваем ремень безопасности, если только не едем к соседу за пару домов от нас. И вечно откладываем на потом вопросы о донорстве наших органов после смерти.

Когда Отрешенность нависла над девушкой, попавшей под машину, мы сообщили семье пострадавшей, что ее мозг уже мертв. Они же продолжали верить в то, что она еще сможет очнуться. «Ваше дело работать, – сказал нам один из них. – А наше – надеяться». И вся семья у ее постели одобрительно закивала и загудела так, словно отныне это стало их общей стратегией в предстоящей борьбе.

Я слушала это, и желторотая выпускница колледжа внутри меня уже хотела крикнуть: нет, после смерти мозга уже никто никогда не очнется! Их надежда на чудо диктовалась неуместным желанием отрешиться – как от правды о том, что их любимая девочка умерла, так и от согласия на донорство ее органов. И все же мой консультант, который вел разговор, не сказал ничего подобного. Он не стал обрывать беседу и не выказал ни капли разочарования. Вместо этого он терпеливо пересказал им концепцию смерти мозга, а затем добавил, что если суждено свершиться чуду, то чудо свершится – вне зависимости от того, что мы сделаем дальше. Сомневаться же в чудесах не входит в его обязанности.

Гибель головного мозга – уникальный шанс подарить жизнь другим, но тому, кто не может отпустить от себя последние крохи надежды на то, что его любимый человек еще сможет вернуться к жизни, очень трудно согласиться на донорство органов. Дарение чьей-то жизни другим происходит, когда семья пациента уже извещена о констатации его смерти, но его сердце все еще бьется, а грудная клетка вздымается и опадает под действием аппарата для искусственной вентиляции легких. Доводы о том, что иногда смерть может

выглядеть и так, мало кого убеждают даже в лучшие времена; когда же ваше любимое чадо лежит навытяжку под аппаратом искусственного дыхания, ваш мозг захлестывают волны надежды, ужаса и скорби. Такие времена «лучшими» точно не назовешь. Мы поговорили с ними о донорстве органов, и хотя пациентка никогда не выражала близким свою волю на этот счет, оказалось, что когда-то ее дедушке пересаживали печень усопшего донора. Но семья все равно сказала «нет», и я с трудом сдержалась, чтобы не упрекнуть их вслух. Меня просто убивало, как эти люди могут быть настолько зациклены на поисках выхода из собственного тупика, что даже не желают подумать о реальной возможности спасти чью-то жизнь.

Позже, когда сердце пациентки остановилось и аппарат отключили, я услышала звуки сдавленных рыданий, и на бумажных шторах проступили тени фигур родственников и тележки, которую они окружили. Я видела боль в их глазах, когда они выходили, один за другим, из отделения, покидая эту девочку-подростка теперь уже навсегда, – и знала, что мне самой еще никогда не приходилось испытывать подобной боли. Наверное, именно эта надежда на чудо и сплачивала их семью, позволяя им сосредоточиться хоть на чем-то позитивном. Моя же зацикленность на идее передарить ускользающую жизнь кому-то еще отвлекла меня от единственной реальности их кошмара: у них была дочь, и она умерла.

Любой врач – а точнее, любой профессиональный медработник – постоянно работает в режиме жонглирования несколькими задачами одновременно. Многозадачность характерна не только для нашей профессии, но когда речь идет о жизнях людей, никому не хочется быть жонглером, роняющим шарики. Согласно Книге рекордов Гиннесса, самое долгое жонглирование тремя предметами без единого промаха продолжалось двенадцать часов пять минут. В моей практике случались смены и подольше. К счастью, медики обычно работают в команде, так что если тебе повезет, оброненный тобою шарик подхватит кто-нибудь еще. В больничных буднях ситуации на грани фола происходят беспрерывно, одна серьезнее другой. Меня, например, от провала нередко спасают уточняющие вопросы медсестер: