Семь сестер. Атлас. История Па Солта

Я вошел в маленький дом Бройли, такой же захламленный, как и его крошечная квартира много лет назад. Повсюду в коридоре валялись старые холсты, пыльные простыни, наполовину законченные скульптуры… Это было логово настоящего художника.

– Что бы вы ни услышали, мсье Бо, его здоровье довольно хрупкое. Будьте внимательны к нему. – Я кивнул. – Прошу сюда.

Девушка аккуратно распахнула дверь в комнату, наполненную зелеными растениями. Посреди листвы я увидел болезненно худую фигуру пожилого Лорена Бройли, лежавшего на широком бархатном диване. По правде говоря, он выглядел так, словно его могло унести в окно порывом ветра.

– Что-то не припомню, – сказал Лорен. – Ты уже заговорил?

Я открыл рот, не зная, что сказать.

– Я шучу! – хрипло рассмеялся Бройли.

Облегчение буквально затопило меня.

– Здравствуй, Лорен. – Я подошел к дивану и пожал его руку, которая оказалась легкой, как перышко.

– Увы, мое рукопожатие не такое крепкое, как раньше, – сказал он. – От скульптурной работы пришлось отказаться несколько лет назад, однако я продолжаю рисовать. Садись, пожалуйста. – Он указал на свободный угол дивана. – Ты по-прежнему играешь на скрипке… или на виолончели?

– Иногда. Выдерживаю около пятнадцати минут, прежде чем старая травма дает о себе знать.

– Да, Ландовски рассказывал об этом.

Он пристально посмотрел на меня, и я был рад тому, что, несмотря на седину и старческую хрупкость, его пронизывающий взгляд ничуть не изменился.

– Спасибо, Элен, – обратился Лорен к девушке, стоявшей в дверях.

– Просто крикните, если я понадоблюсь, профессор. – Она вышла из комнаты.

Я приподнял брови, глядя на старого друга.

– Профессор, вот как?

– Я дорос до директора скульптурного отдела Института изящных искусств. Можешь поверить?

– Вполне могу, Лорен. – Я помедлил, прежде чем задать трудный вопрос. – Ты написал, что хочешь «последний раз» встретиться со мной. Что, черт побери, это может означать? Сколько тебе, шестьдесят один год?

– Уже шестьдесят два. Но ты же не слепой и видишь, что я болен. Проклятые врачи не обещают выздоровления. Они не могут точно предсказать, сколько это продлится, но мне осталось не больше нескольких месяцев.

– Лорен… Прости.

Он беспечно пожал плечами.

– Легче примириться с раком, чем с утратой Бел много лет назад.

Я мягко положил руку на его ногу и покачал головой, когда почувствовал выпиравшую кость.

– Ты все еще думаешь о ней? – спросил я.

– Каждый день, каждую минуту, – тоскливо ответил он. – Но… – На его губах заиграла улыбка. – Несмотря ни на что, мне повезло в жизни. Я расскажу историю, в которую даже тебе будет трудно поверить… – Он прикрыл глаза. – Много лет назад я закончил лекцию о творчестве Донателло. Когда я собирал книги, ко мне подошла студентка. Бо, как только я увидел ее лицо… я понял, что смотрюсь в зеркало. Она представилась как Беатрис Айрис-Кабрал.

Бройли покачал головой.

– Айрис-Кабрал? – повторил я. – Это была фамилия Бел?

– Вот именно. – Он посмотрел мне в глаза.

– Бог ты мой, – недоверчиво пробормотал я.

– Она спросила, помню ли я, как создавал скульптуру ее матери для ее отца Густаво, отправленную в Бразилию в качестве свадебного подарка. – Он хохотнул. – Если бы она знала! Моя собственная дочь стояла передо мной в учебной комнате.

Некоторое время мы сидели в молчании.

– Я… не знаю, что и сказать.

– Да. Она сообщила мне, что потеряла мать, когда ей было лишь полтора года. В Рио была эпидемия малярии, и… – Его голос прервался, глаза затуманились. – Бел умерла в двадцать один год. После всех беспорядков и трагедий умереть такой молодой… Прости меня. – По пепельно-серой щеке Бройли скатилась слеза. – Так или иначе, я осведомился насчет ее отца, вернее, того, кого она считала своим отцом. Она сказала, что их отношения были тяжелыми и что с годами он все больше увязал в пьянстве. Густаво запретил Беатрис развивать ее художественные способности, но он умер, когда ей было семнадцать лет. После его смерти она поступила в Школу изящных искусств, как раньше сделала ее мать.

– И оказалась в твоем классе, – пробормотал я. Мы переглянулись и обменялись улыбками.

– Вселенная движется своими неведомыми путями, не так ли, Бо? Так или иначе, Беатрис пять лет оставалась в Париже. Естественно, я взял ее под крыло. Она часто посещала меня здесь, на Монпарнасе. Мы даже устраивали еженедельный ланч в «La Closerie des Lilas», куда я ходил с ее матерью. – Он хмыкнул. – О, какое блаженство! Знаешь, я приводил ее в мастерскую Ландовски. Он с гордостью показывал ей фотографии нашей работы над статуей Христа Спасителя и рассказывал истории о моей юности.

Мне не терпелось задать следующий вопрос:

– Ты… когда-нибудь говорил ей правду о своем отцовстве?

Бройли опустил глаза и покачал головой:

– Какое право я имел говорить, что Густаво не был ее настоящим отцом? Нет, мсье, нет.