СЕМЬ СОВЕРШЕННО ДУРАЦКИХ ИСТОРИЙ

Что же, стало быть, из больницы увезли и привезли в некую "палатку". Не в палату — больничную, — а в "палатку", туристическую скорее всего: сомнительно все-таки, чтобы повествователь с помощью уменьшительного суффикса столь некстати намекал на убогость нашего больничного быта или испытывал особую нежность к больничным палатам! Оставим этот странный суффикс на совести рассказчика. Странно другое: непонятно, на каком основании Зайчика из больницы увезли. В больницу ведь не для того привозят, чтобы дать возможность украсть рукавицу. И потом, почему вообще такой необычный маршрут: из больницы в туристическую палатку, на лоно, извините за выражение, природы?

Есть, между прочим, и еще одна несообразность: чего это умирающего — пусть даже укравшего рукавицу! — Зайчика возят туда-сюда? Насчет больницы вопросов не было, но вот злополучная эта "палатка"!‥

Объяснить все эти странности мало кто возьмется. Никто, пожалуй, не возьмется, особенно когда узнает о дальнейших событиях, которые развиваются с головокружительной быстротой:

"Он украл там шоколадку…"

Палатка, значит, была торговая, что-то вроде автолавки. Впрочем, это уже никому не важно. Важнее другое: действия почти покойного Зайчика (которого отныне начинает хотеться называть Зайцем, поскольку симпатии к нему едва ли не безвозвратно утрачены) приобретают устрашающую регулярность. Заяц ворует все, что плохо лежит. Он клептоман. Впрочем, и это не самое важное! А самое важное то, что Заяц, со всей очевидностью, не умирает. Но ведь Охотник стрелял прямо в него! И нам было сказано, что от этого выстрела наповал Заяц незамедлительно начал умирать! Похоже, нас дезинформировали или, во всяком случае, недоинформировали по вопросу о поразительной живучести безобразного этого Зайца… И уж совсем невозможно взять в толк, почему кражи свои живой и здоровый как бык Заяц совершает при явном попустительстве окружающих! Они явно сквозь пальцы смотрят на его проделки. Может быть, они все еще заблуждаются, считая состояние Зайца критическим? Но ведь факты же вопиют! Вот тут и становится окончательно понятно: Заяц — симулянт. Он воспользовался случайным выстрелом случайного Охотника (помните: "Вдруг Охотник выбегает…") в корыстных целях: чтобы безнаказанно тащить отовсюду что ни попадя. Экий отвратительный тип! И как только мы могли испытывать к нему сочувствие?

А попустительство окружающих продолжается:

"Привезли его домой…"

Оставим в стороне вопрос о том, почему "домой" (а не, допустим, в тюрьму, что логичнее!), — пусть даже эта "доставка на дом" сама по себе кажется просто кощунством, — прочтем лучше последнюю строку безумного этого сочинения:

"Оказался он живой!"

Ничего себе "оказался"! Он уже раньше "живой" оказался. Он был живой все это время: и когда умирал, и когда крал. Тогда уже не было никаких сомнений: мертвые не крадут. А интересно, этим вот сведением, что "оказался он живой", от нас чего добиваются? Чтобы мы испытали чувство облегчения или, не дай Бог, радости за "Зайчика"? Да пропади он пропадом, аморальный этот Заяц, вор и симулянт! Лучше бы он умер там, где "вышел погулять", — тогда мы не испытали бы такого жестокого разочарования…

Конечно, история могла бы иметь и другой конец: дескать, привезли его в больницу, вылечили, он вышел оттуда как новенький, отправился в лес, затаился в кустах и загрыз случайного охотника… даже двух или трех охотников. Но такой конец тоже какой-то странный…

История вторая

Высоко в горы вполз Уж и лег там — весь в белой пене, седой и сильный, с разбитой грудью, в крови на перьях, сердито воя: "О, твердый камень!" Во тьме и брызгах пал с неба Сокол с коротким криком:

— Что, умираешь?

— Да умираю…— так Уж ответил, гремя камнями в бессильном гневе.

— Эх ты, бедняга, Уж, испугался! Две-три минуты — пустое место. Летай иль ползай — конец известен: все в землю лягут, все прахом будет…

Уж усмехнулся на эти бредни, собрав все силы и кровь омывши.

И крикнул Сокол:

— А ты подвинься! И вниз бросайся — скользя когтями по слизи камня, ломая крылья, теряя перья… хоть ненадолго!

Уж так ответил:

— Там нет опоры живому телу! Как мне там ползать, скользя по скалам? Мне здесь прекрасно. Я сам все знаю!

И Сокол смелый вдруг встрепенулся и по ущелью повел очами, его измерил… А Уж подумал о гордой птице тепло и сыро:

— Врага прижал бы я к ранам груди и захлебнулся б моей он кровью! О, счастье битвы!.. И трупа птицы не видно было б в морском пространстве…

Сказал и — сделал: привстал немного, сверкнул очами и прянул в воздух к свободной птице, и бился грудью!

В их львином рыке гремела песня, дрожали скалы от их ударов, в кольцо свернувшись… И было душно, и пахло гнилью — должно быть, в небе.

И дрогнул Сокол, и сам, как камень, упал на землю — с печальным ревом.

А Уж подумал:

— Пожить приятно, коль он так стонет! Ласкает очи умерший Сокол, свернувшись в узел. — И рассмеялся: — Смешные птицы! Зачем такие, как он, умерши, смущают душу?

В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, гордясь собою: "О, смелый Сокол, пускай ты умер!"

История третья