Семь страниц из истории русской музыки

Жестокость царя и его приближенных напоминала зрителю о жестокости дома Романовых. Так, ключница царя Амелфа, его «внутренний министр», грозит карами народу, ждущему возвращения царя.

Как ни ясен и конкретен текст либретто, но только в соединении с музыкой Римского-Корсакова он получает яркое сатирическое звучание. Композитор находит убийственно-насмешливые интонации, остроумные приемы для разоблачения своих «героев».

Свободолюбивым, талантливым, полным достоинства и в страдании, ищущим справедливости, героически защищающим свою Родину, изображал Римский-Корсаков народ в прежних своих произведениях. Подчеркивая роль народа, композитор создал ряд красочных сцен, глубоко содержательных хоров, построенных на самостоятельных музыкальных темах. Но в «Золотом петушке», народ — безликая масса и не имеет своих, только для него характерных мотивов. Упадок общественной активности, который Римский-Корсаков наблюдал после поражения революции 1905 года в некоторых слоях народа, наполнял его горечью.

Известно, что Римский-Корсаков хотел окончить оперу призывом расходиться «до зари, до петуха».. В народных песнях и сказках петух упоминается как предвестник зари, начала нового дня. С образом петуха связаны в фольклоре и более грозные представления: красный петух — символ пожара, мятежа, и поэтому такая концовка приподняла бы революционное звучание оперы. Римский-Корсаков писал Бельскому: «…Пусть себе запрещают или разрешают конец — какое нам дело? Да и не запретят: ведь мы предлагаем публике спать до зари и петуха, а когда они придут — неизвестно, следовательно, мы самые благонадежные люди». Все же Бельский сделал другое окончание оперы и в заключительных словах Звездочета зашифровал ее идею.

Но обмануть царскую цензуру не удалось. Хотя опера была принята к исполнению дирекцией императорских театров, она была задержана цензурой. Композитору предложили снять введение и заключение, изменить многие стихи в тексте оперы. В своем рвении цензор вымарал даже строчки, принадлежавшие Пушкину. Борьба с цензурой длилась до последнего дня жизни Римского-Корсакова. Несомненно, что связанное с этим волнение, встречи с тупыми и наглыми чиновниками отразились на его здоровье. Напряженная многолетняя творческая работа, активная общественная деятельность и события 1905 года постепенно вызвали заболевание сердца.

После запрещения «Золотого петушка» болезнь резко усилилась. Тяжелые приступы удушья следовали один за другим. Врачи настаивали на полном покое. Для Римского-Корсакова, привыкшего к активной деятельности, это предписание сигало самым трудным. Всякий раз, почувствовав улучшение, он принимался править корректуру «Золотого петушка» для издания, обдумывал новые творческие замыслы: сюиту из «Золотого петушка», сюжет следующей оперы.

К сожалению, Николаю Андреевичу так и не удалось увидеть свою последнюю оперу на сцене. Ее премьера состоялась уже после его смерти в 1909 году. Выдающийся русский художник той эпохи А. Бенуа писал: «Это национальное, или еще лучше — народное произведение в полном смысле слова, это волшебное зеркало, в котором мы сами можем видеть себя. Эта опера его шедевр — то, что он сделал «самого лучшего», «самого зрелого» и «наиболее своего». Ни одна русская опера не вызывает во мне столько раз за время своего исполнения то странное, необъяснимое ощущение мороза по коже, как именно «шутовской» «Золотой петушок». И это содроганье, этот захват духа появляется каждый раз, когда я его слышу».

В ноябре 1907 года его избрали членом-корреспондентом Парижской академии изящных искусств. Весной 1908 года, когда композитор был уже тяжело болен, в Париже с блестящим успехом прошла премьера «Снегурочки» и исполнялся «Борис Годунов» в корсаковской редакции под управлением Ф. Блуменфельда с Шаляпиным в заглавной роли. Из Парижа приходили радостные, приветственные телеграммы. Это был триумф великого композитора, триумф русского музыкального искусства.

В мае 1908 года родные увезли композитора в Любенск — усадьбу Римского-Корсакова (близ г. Луги). Весенняя природа подействовала на больного благотворно. «Я снова поправился, — писал он Кругликову, — не только выхожу на балкон, но и в сад… Послезавтра Надина свадьба, запросто, по-деревенски. Время хорошее: сирень, акации, яблони в цвету…» Был конец весны. С балкона он любовался яблонями, залитыми бело-розовым цветом, лиловыми кустами сирени, немного гулял в саду. В обычном своем люстриновом пиджаке и синей кепке он размеренным, неторопливым шагом обходил любимые места. Мысли о работе не покидали его и здесь: он продолжал писать свой труд «Основы оркестровки», думал о создании новой «специально вокальной оперы, хотя бы при этом и с роскошным оркестровым сопровождением». Свадьба дочери Надежды была последним радостным событием в его жизни.