Семь жизней. Рукопись неизданного романа

– Пришли, – коротко сказал он, но, повернув назад, вдруг обернулся и с жаром ударил себя в грудь. – А Бог-то Он вот, где должен быть.

Артём спьяну ничего не понял, проводил Петровича глазами и побрёл дальше один. Попав на грунтовую парковку перед массивными железными воротами, он достал мобильник в надежде дозвониться Маше.

Оказалось, что недавно пришли две смс-ки. Первая – отчёт о доставке его дневного сообщения. А вторая просто сразила, повергла в отчаяние: «V kakom ty domike? Ja zadolbalas iskat tebja (((Skazhi tochno, gde ty nahodishsja?»

«Так, значит, она искала меня, – подумал он, кусая мысленные локти, – пока я там нажирался, как свинья!..».

Пальцы с содроганием набрали её номер, а губы сбивчиво проговорили, когда она отозвалась в трубке чудовищно неприветливым «да»:

– Маш, я возле лагеря… твоего… у ворот стою… пожалуйста…

Договорить он не успел.

«Скинула!» – кольнула между рёбер мысль отчаяния.

Однако через минуту Маша выскочила из ворот и со всего размаху треснула ему пощечину.

– Ты скотина, Артём! – закричала она. – Терпеть тебя не могу!.. Где ты был? Зачем ты вообще приехал? Кто тебя сюда звал?

Он втянул голову в плечи и, покачнувшись, чуть не упал.

– Фу!.. Так ты ещё и пьян!!! Я больше не собираюсь с тобой разговаривать!..

Она схватила его за рукав и потащила за ворота по засыпанной щебёнкой дорожке к близлежащему бараку. Он не смел сопротивляться.

В бараке было темно и сильно воняло краской. Они прошли по коридору до конца, где она толкнула его к одной из дверей.

– Здесь проспишься. Завтра полдевятого у тебя автобус.

Артём вошёл и рухнул на первую попавшуюся кровать. На ней не было ни матраца, ни подушки, ни одеяла. Только скрипучая, расхлябанная пружина. Но его обрадовало и это. И сию же минуту он уснул.

Утром пришла Маша и разбудила его.

– Вставай! Через час автобус придёт в Брехаловку.

Он, с превеликим трудом разодрав глаза и поднявшись, сел. Голова раскалывалась.

– Где ты вчера шлялся? Я с трёх до восьми часов искала тебя. Ты понимаешь это, эгоист несчастный?! Промокла вся, замёрзла. А вчера, между прочим, ураган был! Хорошо, не одна была. Мы всю округу обошли. И в ту сторону, до Брехаловки допёрлись, и в другую, до дач. В каком ты ещё домике сидел?

– Он у шоссе прямо стоит, рядом с вашей дорогой, – чуть слышно ответил Артём.

Маша, недоуменно округлив глаза, перевела дух и протянула ему бутылку минералки. Он с благодарностью припал к горлышку.

– Я там всё обошла и никакого домика не видела.

Артём усмехнулся про себя и осторожно произнёс:

– Я могу показать, если хочешь.

В окно ворвались мягкие, добрые, но немного грустные лучи солнца. О вчерашнем напоминал лишь порывистый ветер, да и то весьма отдалённо. Хотелось выйти и освежиться. Да ещё была некая корысть – вдруг они прогуляются, поговорят, и она сменит гнев на милость. Не надежда, а именно корысть или, если уж на то пошло, наглая расчётливая надежда.

– Хорошо, – сказала Маша. – Пошли, покажешь свой домик. Но если окажется, что его нет, то можешь забыть даже и о моём существовании. Я разочаровалась в тебе, Артём. Но если ты ещё и лжец… В общем, если домика нет, то обещай мне, что больше никогда не будешь беспокоить меня.

«Она что, думает, я вру про домик?» – Артём снова усмехнулся про себя и снова осторожно, с покорностью, промолвил:

– Обещаю. А если домик есть?

– Тогда не знаю что.

Пожалуй, «не знаю что» было во всех отношениях привлекательнее, чем «не будешь беспокоить».

– Пошли, я покажу тебе, где этот домик.

Маша, заметив уверенность в его ответе, перестраховалась:

– Послушай, Артём, мне всё равно, где ты был и с кем. Всё, что между нами было в прошлом – это ошибка, и это не изменит ничего. Даже сто домиков.

О, какой красивой она выглядела, какой желанной, какой соблазнительной! И такой неприступной и ускользающей. Возможно, он просто соскучился. Ощущать её так близко уже давно не приходилось – вот и обострились чувства. К тому же тот факт, что нельзя прикоснуться к ней, сказать ей ласковые любовные слова, почувствовав при этом взаимность, добавлял моменту страсти и драматизма.

Но как и «сто домиков» ничего не могли изменить в Машином сердце, так и никакая неприступная и ускользающая её красота, никакие её, даже самые резкие и обидные слова, не имели власти над тем, что Артём называл любовью. Напрасно Маша думала, что можно перебрести эту реку. Артём был омутом, в который входят лишь однажды. Словам тут отводилась роль декоративной второстепенности. Артём «по делам их узнавал их». Дела же были здесь, рядом с ним, и смотрели на него – её губы, которые нежно целовали его; её тело, которое трепетало от его прикосновений; её руки, которые ощущали то, что до этого могли ощущать только его собственные руки.