Да, ненавистный вчерашний день со своими роковыми неожиданностями, проклятый домик со своими подвернувшимися на грех странными людьми, испортили ситуацию хуже некуда, но всё ещё может исправиться в дальнейшем. Бог даст – и здесь найдётся выход. Пусть не сегодня, пусть не завтра. Пусть пройдёт какое-то количество времени. А пока голову тревожили вещи, требовавшие даже большей заботы, нежели Машина обида. Например, то, что говорить маме, вернувшись домой. Чем объяснить ей своё отсутствие? Как скрыть свои очень красноречивые внешнее и внутреннее состояния? Наконец, домой ещё предстояло доехать, а потому нужно было поторапливаться.
Артём допил минералку, потом Маша показала, где можно умыться, и только после этого они вышли из лагеря. Благо, сегодня, на трезвую голову, оказалось, что и шоссе находилось совсем рядом. Проезжавшие по нему машины были видны уже от того места, где лесная дорога образовывала развилку.
Маша, хмуро глянув в сторону «Буревестника», вдруг накинулась с каким-то резким нетерпением:
– Ну и где твой чертов домик?
Артём, вздрогнув, побледнел – недобрым чувством в душе отозвались её слова.
– Тут где-то… – буркнул он, напрягая память.
Но всё равно прошёл бы мимо тропинки, ведущей к домику. Настолько она выглядела невзрачной, еле приметной. Сориентироваться помогли лишь следы автомобильных колёс на дороге.
– Вот тут стояла Пашкова машина…
– Чья? – скривилась Маша.
Артём тяжело вздохнул.
– Я не один в этом домике был…
– Понятно. Нажрался ты не один, алкоголик несчастный. Скажи, ты хоть что-нибудь помнишь? Я была здесь вчера. Нет здесь никакого домика.
«Хоть что-нибудь помню», – ответил он мысленно и, пройдя по тропинке, остановился возле упавшего дерева. Домика не было. На его месте была просто небольших размеров яма. Ещё бы мгновение, и Артём повернул бы обратно, думая, что ошибся местом, но в глаза бросились валявшиеся на дне ямы три пустые баклажки из-под пива, две пустые бутылки из-под водки, большая и маленькая, коробка и вынутый из неё пакет из-под вина, бутылка минералки с остатками на дне, пять пластмассовых стаканчиков, шелуха из-под яиц и прочий мусор.
– А когда ты здесь была? – поспешно спросил он, опасаясь, что нараставшее волнение может помешать ему внятно выразиться.
– Часов в восемь. Я ещё постояла тут немного, вон там, за ямой, возле кустарника небольшого, – ответила Маша раздражённо. – А что?
Артём узнал тот куст, и в глазах у него потемнело. Ведь в то же самое время он стоял здесь и исступлённо терзал свой член. Он огляделся. Да, без сомнения, это то самое место. Всё вокруг определённо выглядело до того знакомым, что и сам вчерашний день как будто ожил ненадолго – вот и вид на шоссе тот же самый, там на обочине они стояли, ловили попутку, туда же уходил и побитый, но несломленный Алик; и дерево то самое упало вчера под натиском урагана, и куст… да, злосчастный куст, на сто, нет, тысячу процентов тот самый, возле которого совершилось постыдное удовлетворение страсти. Но где этот чёртов домик? И почему Маша, будучи в то же самое время и точь-в-точь в том же самом месте, ничего не видела? Что это за бесовщина?
– Этот домик был здесь, – чуть слышно проронил он.
Но она с ожидаемой злостью накинулась на него:
– Пошёл ты со своим враньём к чёртовой бабушке! Я что, этой ямы дурацкой не запомнила бы? Со мной, между прочим, люди были, они подтвердят, что нет здесь во всей округе никаких домиков! Хватит врать, Артём! Ты мне противен, понимаешь ты это?! Я не хочу больше видеть и слышать тебя!!!
О, какой она стала безобразной, какой уродливой, какой отталкивающей! И такой навязчивой и порочной. Да и не она одна только, но вся эта природа вместе с ней, солнышко это, жизнь эта. А по сути – весь этот мир, и больше всех и всего он сам, собственной персоной.
– Прощай, Маш, – прошептали его губы.
Ноги же стремительно повлекли его на шоссе в сторону Брехаловки. Там, на остановке, посадили в подошедший автобус, а по прибытии в город А. нехотя притащили домой.
Мама встретила его очень холодно. Но постепенно оттаяла, конечно. Сын есть сын. А жизнь есть жизнь. И хотя он так и не дал ей внятного объяснения, где он пропадал целые сутки и почему вернулся в таком отвратительном виде, она простила ему этот «страшный грех» и снова приняла в заботливые родительские объятья.
К тому же она побаивалась за него. Артём после той истории сильно изменился. Стал каким-то очень задумчивым и непредсказуемым.
Летом он вдруг бросил институт и поступил в духовную семинарию. Через полгода постригся в монахи, несмотря на все отговоры, мольбы и даже угрозы матери. Мама, хоть и считала монашескую жизнь идеалом христианской жизни, своего-то сына никак не хотела отпускать в монастырь. И дюже злилась, понимая, что контроль над сыном навсегда утрачен, раз он ни в какую не желает слушаться. А когда поняла это окончательно, то пришёл страх потерять не только контроль, но и самого сына.
С того момента она мало-помалу заставляла себя отпускать хватку.
Всё вроде бы как нормализовалось, жизнь обрела новый смысл.