Семейная хроника

Итак, продолжаю: 6 января, зайдя под вечер, Николай Николаевич сообщил, что его вызывают в Калугу, по всей вероятности, для отправки на фронт, так как никакой бумаги из Москвы нет. Потом он добавил, что чувствует себя плохо — «Как бы серьезно не заболеть!» Пришедшей Евгении Моисеевне, кутаясь в полушубок, он сказал: «А я вот умирать собрался!»

На следующий день он лежал с температурой под 40, а через три дня доктор Арсеньев определил сыпной тиф с осложнением на легкие. Восемнадцатого января, в день своих именин, я утро пришла к Россетам и увидела на столике около Колиной постели старинный белый фарфоровый поднос со скульптурными ручками. Это был его подарок. Поздравив меня, он пожаловался на головную боль и сказал: «А я сегодня мучился всю ночь. Мне казалось, что вы дали мне решето и деревянную ложку и попросили протереть картошку для пюре, потому что у вас сегодня будут гости. Я старался это сделать, но у меня ничего не выходило, потому что картошка была сырая. А вас я предупреждаю: если вы заразитесь тифом, я этого не переживу!» По словам матери, он бредил всю ночь, а на следующий день, потеряв сознание, был перевезен в больницу.

Каждое утро я привозила на салазках дрова, чтобы хоть немного протопить палату, дежурила по ночам и видела, что очень мало делается для спасения больного. Доктор Арсеньев, по-видимому, сразу решил, что дело безнадежное, и только Евгения Моисеевна изо всех сил старалась достать необходимые лекарства. Старики Рос-сет представляли собою самое горестное зрелище, кормилица причитала по всем прысковским ритуалам.

Восемнадцатого января в Военный комиссариат пришла из Москвы ошеломившая всех бумага о том, что Россет Н.Н. назначается начальником учебной команды и остается в Козельске, а 20-го утром Россета Н.Н. не стало. Он скончался на рассвете от двустороннего воспаления легких.

Передо мной не было теперь никакой «дилеммы» — была только глубокая душевная травма, первая в целом ряде последующих! Если бы я писала не мемуары, а повесть и говорила бы не «я», а «она», было бы гораздо легче описать мое настроение в двадцатых числах января 1920 года и то, насколько оно мало подходило для «гулянья» на свадьбе.

Однако дело касалось моих близких друзей — Евгении Моисеевны Рожковой и Владимира Алексеевича Глебова, — и я должна была быть у них посаженной матерью.

Венчались в 12 верстах от Козельска в селе Ивановском. Я добросовестно выполнила все, что от меня требовалось, но во время ужина почувствовала себя плохо. На следующий день выяснилось, что я больна тифом. Будучи религиозно и даже несколько мистически настроенной, я решила подготовиться к смерти, вызвала соборного настоятеля отца Сергея, который не побоялся ко мне прийти, исповедалась и причастилась.

Докторам, однако, мое состояние больших опасений не доставляло. В начале болезни ко мне приехал сам заведующий больницей, известный своей толщиной и неподвижностью Михаил Митрофанович Поповкин. Он осмотрел меня и сказал: «Ну, такой организм и без нашей помощи справится». Ничего не назначив, он уехал, а я начала самостоятельно справляться с болезнью.

Впервые видя меня нездоровой, Дима был со мной очень нежен, говорил: «Ах ты, моя душка! Ах ты, моя бедняжка!» и целовал в «маргаритки» — так он называл ресницы, потому что они моргают. Но через несколько дней и он слег под действием какого-то заболевания, протекавшего сравнительно легко, а выздоровев, заявил, что у него был «детский тиф».

Ухаживать за нами было некому, так как Косниковы явно избегали слишком близкого контакта с тифозными больными. В это время в нашей комнате появилось новое лицо: Анна Александровна Исакова. Услышав от Марии Михайловны Аксаковой о нашем болезненном состоянии и не будучи связана ни службой, ни семьей, Анна Александровна пришла из Оптиной, чтобы за нами ухаживать. Такой поступок был вполне созвучен ее настроению — Анна Александровна, как и Екатерина Александровна Львова, жила под духовным руководством отца Нектария, но была менее фанатична и более практична.

Прошлая жизнь ее, о которой я узнала из ее рассказов в дни моего выздоровления, оказалась весьма интересной. Дочь известного русского портретиста Александра Соколова, она также была в родстве с Брюлловым. От первого брака с архитектором Бруни (внуком знаменитого академика) у Анны Александровны осталось два взрослых сына — Николай и Лев, которые в ту пору находились в местах, откуда не приходило известий. Большая часть жизни Анны Александровны протекала в художественных и литературных кругах Петербурга, весьма далеких от церковных влияний. Поворотным пунктом в мировоззрении явился тот день во время войны, когда она, находясь в подавленном состоянии по поводу серьезного конфликта со своим вторым мужем, Исаковым, оказалась случайно в Оптиной и отец Нектарий, видевший ее в первый раз, под видом рассказа о ком-то другом поведал ей все подробности ее жизни. Анна Александровна не вернулась в Петроград и поселилась в селе Стенине, недалеко от Оптиной пустыни, где ее и застал 1919 год.