Семейная тайна

Ярцев встал из-за стола и быстрым шагом пересек кабинет по диагонали — самое большое расстояние по прямой. Он всю жизнь предпочитал прямые пути.

Ярцев признался себе: ожидание неприятностей в нем жило давно. Не зря он так возражал против «появления» восторженной статьи об «Эврике» в одной большой газете. Стоит ли привлекать всесоюзное внимание к эксперименту, лишь недавно начавшемуся, действовавшему без утвержденного статуса, можно даже сказать, без законной основы? Сычев и другие ему отвечали: но разве эксперимент не оправдал себя? Разве не пора подвести под него эту самую законную основу? И не лучший ли путь к цели — гласность, публичное обсуждение накопленного опыта? Что Ярцев мог ответить? Только то, что мудрый герой крыловской басни: «Ты сер, а я, приятель, сед…» Опыт не подвел Ярцева. Вслед за хвалебной статьей газета напечатала в порядке обсуждения «сердитое письмо», разносившее в пух и прах идею хозрасчетной фирмы. Письмо называлось так: «Выгодно. Но кому?»

Ярцев перечитал письмо дважды. Что ж, этому Б. Ревизорову (явный псевдоним!) в остроте глаза не откажешь. «Эврика», говорилось в статье, не зря свила гнездо под крышей райкома комсомола. Банковские счета общественных организаций весьма удобны. Во-первых, они не попадают на обычный контроль финорганов. Во-вторых, цифры переведенных на эти счета «безналичных» средств можно в любой момент превратить в наличные — зеленые трешки, синие пятерки и красные червонцы — и положить в кошелек. Мало того, что открываются лазейки для обогащения корыстолюбцев, еще и увеличивается количество реальных денег, находящихся в обращении, а следовательно, повышается нехватка товаров народного потребления, то есть искусственно создается дефицит».

«Вот это: да! — чуть ли не с восхищением подумал Ярцев о Б. Ревизорове. — Эка загнул! Ему бы не письма писать, а прокурором работать!»

«Жизнь есть борьба», — он снова, в который уже раз, успокоил себя этим нехитрым афоризмом. Что ж, Ярцев готов к борьбе. Жаль только, что зловещие тучи нависли над «Эврикой» именно сейчас, когда Ярцев решил возложить на фирму небывало сложную и интересную работу — участие в технической реконструкции привольского завода.

…Спустя два дня позвонили из министерства и пригласили на заседание коллегии. И сообщили: будет слушаться отчет привольского завода.

Ярцев воспринял этот звонок как знак свыше, во всех смыслах — в прямом и в переносном.

___

Узнав о повторном вызове на коллегию (первый не состоялся из-за печальных обстоятельств — смерти матери), Беловежский, как ни странно, не встревожился, а, наоборот, успокоился. Даже почувствовал облегчение.

Представьте, что вас долго мучит зубная боль и страх предстоящего лечения. И вот наконец сообщают день и час, когда вас примет врач. И — о чудо! — все страхи, которые только что терзали душу и воображение, куда-то отлетают. Даже зубная боль затихает. Вы говорите себе: да, меня ждут муки в зубоврачебном кресле, но они вполне переносимы, к тому же ограничены во времени — пять, десять минут, не более. Как-нибудь вытерплю, сдюжу, зато потом станет легче, боль совсем уйдет, я вновь сделаюсь здоровым человеком, смогу, как прежде, жить, действовать! Скорее бы уж наступил этот день!

Нечто вроде этого испытал и Беловежский, пробежав глазами телеграмму, которую передала ему с озабоченным лицом Людмила Павловна.

— Отчет о работе завода? Вызывают на ковер? Давно пора, — горько пошутил он.

Задумался. О чем пойдет речь на коллегии? Ну, это-то ясно. Не только о работе завода. О самовольстве нового руководителя привольского завода, осмелившегося вернуть в главк документ, корректирующий годовой план в сторону увеличения, о пресловутом приказе, изменяющем формы и размеры оплаты труда заводских инженерно-технических работников, о реорганизации (будут, конечно, говорить, о «ликвидации») громоздкого отдела АСУ, о не согласованной с главком программе обновления производственных помещений, о таинственном «филиале», прибранном к рукам неизвестно для какой цели…

Конечно, многие из этих вопросов, будь они своевременно согласованы с главком, вовсе бы не возникли. Но в том-то и дело, что Трушин занял по отношению к новому руководителю привольского завода позицию, исключавшую возможность каких-либо самостоятельных решений. И. о. начальника как рассуждал: уж если такому зубру, как Громобоев, это оказалось не под силу, то куда суется со своими проектами сосунок, который без году неделя как сидит в директорском кресле, а уже самонадеянно полагает, что ухватил бога за бороду. По существу, Беловежский обрекался на пассивное следование трушинским директивам и указаниям, как правило, не облегчавшим положение старого завода, работавшего на пределе своих возможностей, а, наоборот, еще более усложнявшим его. Роман Петрович давно уже понял, к чему приведет подобное «послушание», и решительно отказался быть пай-мальчиком. «Пусть лучше меня снимут за самовольство, чем за неспособность и бездеятельность», — сказал он себе.