Семейное дело

Чтобы унять мрачные мысли, на досуге я размышлял о том, что при благополучном стечении обстоятельств, у меня, возможно, будут шикарная квартира в центре города, загородный дом, машина! Предчувствие свалившейся на меня удачи пьянило. Теперь я пытался, если не оправдать, то объяснить предательство отцом моей матери! Без всякого смущения, я признался себе в том, что не испытываю жалости к Вере. В глубине себя я даже радовался её смерти: её смерть неожиданно открыла для меня возможности, о которых я не мечтал! И эта перемена во мне не пугала меня. Подобное должен был чувствовать мой отец, оказавшись перед выбором! Удача, богатство, сила и власть – не достойная ли эта плата за талант тому, кто сумел ими распорядиться! Ведь сколько их, даровитых и гениальных, сгинуло в небытие, так и не сделав ничего! Только потому, что им просто не повезло! Или они не сумели переступить через себя и сделать маленький шажок навстречу удаче! А если бы у них была хоть малая возможность, разве не воспользовались бы они случаем? Воспользовались! Каждый бы воспользовался!

Я уговаривал себя, что вся эта дрянь лезет мне в голову от безделья. Но чем отчаяние я боролся с искушением владеть, тем крепче искушение меня держало. И тогда я уже не знал, что двигало моими поступками: страх ли за свою жизнь или жадность, или то и другое, вместе взятое. Лишь мысли об Ире удерживали меня от жгучего нетерпения поскорее ухватить чужое и уйти от своей прежней жизни! Но жадность изворотлива! Я и тут призывал в союзницы совесть! Убеждал, что всё мои старания – для Иры, для нас! Недаром же Ира заметила: у Веры было всё, а у меня – ничего! И наследство – это компенсация от папаши за годы нашего с бабушкой прозябания!

Нищета, доложу я вам, страшная вещь: она убивает в человеке всё человеческое!

Впрочем, реальность очень скоро напомнила о себе и развеяла мои сладкие грёзы.

На четвёртый день Ира сообщила, что следователь «беседует» со свидетелями. Невзирая на это, «московские», предупредил следак, хотят объявить меня в розыск. Поэтому без надобности из квартиры я не высовывался. Ел в небольшом кафе рядом с домом, «гулял» на балконе и ломал голову, как выпутываться из этой истории.

Было очевидно, что бесконечно прятаться я не смогу и нужно что-то предпринять.

Поэтому ничего лучше я не придумал, как позвонить Пашину, приятелю отца. Мы уговорились встретиться на Патриарших прудах: Александр Миронович жил по-соседству на Спиридоновской улице.

Пашин оказался плотный моложавый мужчина лет пятидесяти с мелкокучерявыми редкими волосами, слизанными почти до макушки двумя языками залысин. На нём был светлый летний костюм. Мы прогуливались вокруг пруда, и Пашин заложил руки за спину и то и дело с приветливой улыбкой кивал проходившим мимо знакомым.

Друг отца внимательно выслушал меня и вдруг добродушно процитировал:

– Однажды весной, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Помнишь, чем заканчивается третья глава? Берлиоза переехал трамвай! А знаешь, в чём изюминка этого эпизода? Я говорю о месте действия.

– Да. Знаю. Здесь никогда не было трамвайных путей, – с некоторым нетерпением ответил я. – Мы проходили это еще в университете.

Булгаков в те годы лишь только возвращался в культурный обиход интеллигенции. Поэтому Пашин удовлетворенно кивнул, словно получил верный отзыв на пароль.

– За свою свободу не беспокойся! – сказал он. – Я знаю Николая, мужа Веры, и её отца! Оба вполне вменяемые люди. Отец Веры растерялся, надавил на следствие. Но это вопрос решаемый. А что касается наследства, то тебе понадобиться хороший адвокат, чтобы не утонуть в правовой казуистике. О деньгах тоже не беспокойся. Можешь на меня рассчитывать. Потом сочтёмся.

– Спасибо! У меня пока есть.

– Что же касается дела по существу! – Выражение лица Пашина из приятного сделалось жестким, а голубые глаза стали непроницаемыми. – Не суетись! После смерти Веры, люди, которые это затеяли, себя проявят! Иначе их комбинация не имеет смысла.

– Люди?

– Ну, да. Люди! Без сообщников тут не обошлось. Веру нужно было выследить. Нужно было знать, где ты и чем ты занят, чтобы рассчитать время и расправиться с ней так, чтобы обвинили тебя. Неувязок и без того получилось предостаточно. Хотя бы с твоими свидетелями на озере. Так что подожди, эти люди проявят себя. Но пусть этим занимаются те, кому за это платят. А ты, Анатолий, подумай о более серьёзных вещах!

Пашин замолчал. Я уже обратил внимание на его манеру возвращаться к главной теме исподволь. Поэтому, когда мы неспеша вошли в Большой Патриарший переулок и остановились у двухэтажного особняка, где Пашин рассказал мне печальную историю жизни и смерти армянского богача и мецената Николая Тарасова, одолжившего денег Немировичу-Данченко, когда труппа театра застряла в Германии – дядя мецената некогда владел этим особняком – я слушал в пол-уха и ждал продолжения темы.

Наконец, Пашин проговорил:

– Толя, а ты не думал заняться чем-нибудь более серьёзным, чем то, чем ты занимаешься теперь. Скажем, продолжить дело отца!