Семейное дело

Кабинет у Силина был большой, светлый, с деревянными панелями, встроенными шкафами и низкой мебелью. От кабинета прежнего директора он оставил только большие напольные часы и старинный, длинный, похожий на булаву барометр Пиацолли. Несмотря на дряхлость, барометр все-таки действовал, и ртутный столбик аккуратно показывал «Вѣликую Сушь» или «Жаръ в крови». Все остальное Силин сменил. Ремонт и покупка мебели обошлись в копеечку, но это было необходимостью. На завод уже давно ездили представители стран СЭВ, и Силин просто не понимал, как прежний директор — Аксенов — мог принимать их в мрачном кабинете с крашенными масляной краской стенами и кожаными протертыми креслами, стоявшими здесь чуть ли не с двадцатых годов!

Но вот часы он оставил. В них было что-то внушительное, прочное, они шли размеренно и деловито, а Силин любил размеренность и деловитость, и эти часы нравились ему давно, когда он еще работал на заводе комсоргом ЦК и приходил к директору по всяким комсомольским делам или на совещания.

Его утро начиналось с того, что в кабинет сразу следом за ним входила Серафима Константиновна и замирала возле стола с блокнотом и карандашом в руках. Его всегда чуть забавляла та, пожалуй, даже торжественная серьезность, с которой Серафима Константиновна проделывала этот каждодневный обряд, будто именно от нее в эти минуты зависят по меньшей мере судьбы мира.

Серафима Константиновна была кладом, который он нашел сам. Прежде она работала секретарем-машинисткой в жилконторе. Как-то раз зайдя в ЖЭК (надо было ремонтировать квартиру), Силин услышал почти пулеметную очередь и увидел немолодую женщину, сидевшую за «ундервудом».

— Вы к кому? — спросила она, не сводя подозрительных глаз с Силина и продолжая печатать. Он ответил — к начальнику ЖЭКа, и секретарша сказала, по-прежнему печатая какую-то сводку:

— Прошу вас очень коротко, самую суть.

Потом он вышел от начальника ЖЭКа и, подойдя к секретарше, сел перед ней на стол. Лицо у нее исказилось, на нем попеременно сменились удивление, негодование, гнев, потом оно стало каменно-суровым.

— Вы всегда ведете себя так?

— По обстоятельствам, — сказал Силин. — Просто у вас нет ни одного стула, но дело не в этом. Сколько вы здесь получаете? Семьдесят пять, восемьдесят? Идите ко мне. Сто двадцать и премиальные.

— Вы кто? Ротшильд?

— Я директор завода, — усмехнулся Силин. — И мне нужны люди, которые умеют работать и не замечать моих плохих манер.

Сейчас он сказал Серафиме, чтобы она отменила директорское совещание, и заметил, что бровки у Серафимы удивленно дрогнули, но это была секунда, не больше. Директорские совещания по понедельникам считались неизменными, обязательными, и этот порядок не нарушался никогда.

— И вот еще что, — сказал Силин. — Предупредите Нечаева, чтоб все время был в цехе. Сегодня приедет секретарь обкома Рогов, так вот — чтобы там все было в порядке.

Он слишком хорошо знал Рогова и отменил все утренние дела. Действительно, Рогов приехал скоро, сразу из дома, потому что, едва поздоровавшись, снял трубку «вертушки» и позвонил своей секретарше — предупредить, что он на ЗГТ и пробудет здесь часа полтора-два. Положив трубку, он со смешком обернулся к Силину.

— Обычно гостей не спрашивают, надолго ли они приехали. Зато ты знаешь, что я на полтора-два часа. — Он прошелся по силинскому кабинету. — А ты ничего устроился. Дирекция, как говорится, не пожалела затрат.

— Ну, — так же весело отозвался Силин, — это ты мне в отместку за свой бывший кабинет.

— Да уж! — рассмеялся Рогов.

Когда-то, когда он был еще секретарем райкома партии, его кабинет располагался в гостиной бывшего, купеческого особняка, с потолка глядели пухленькие, розовенькие ангелочки, а по стенам крылатые серафимы дули в золотые трубы. Силин, бывая в кабинете Рогова, всегда потешался над купеческой пышностью и этой «религиозной пропагандой», как он называл ангелочков и серафимов. Впрочем, Рогов сам относился к этой живописи с некой долей душевного страдания: замазать бы ее к лешему, да нельзя — особняк под охраной государства, и ангелочки в том числе, как образец живописи конца XVIII — начала XIX века, будь она неладна!

— Так что? — уже серьезно спросил Рогов. — Пойдем, или сначала будешь жаловаться?

— Не буду, — ответил Силин. — Я тут все написал. Посмотри, пожалуйста, на досуге.

Рогов взял протянутый листок бумаги и, сложив, сунул в карман. Все-таки Силин хитрый мужик, после беседы секретарь обкома может что-то забыть, что-то упустить, а здесь — все на бумажке, и на забывчивость не сошлешься.

Рогову же не хотелось начинать с бумажки, с просьб, даже требований (а Силин, конечно, вправе требовать!), ему хотелось самому увидеть новый цех, о котором он знал пока только по рассказам Силина и сводкам субподрядчиков: все было не выбраться на стройплощадку. Мысленно он представлял себе цех — его проект обсуждался в обкоме, и он принимал участие в обсуждении. Но одно дело — проект, другое — уже готовый корпус.