Семейное дело

— Вы все о больших стройках мечтаете, — сказал Линев. — А коммунизм, между прочим, и в таких мастерских тоже кто-то должен строить. К тому же, утро — что рабочего, что академика — все равно начинается с куска хлеба.

— Никто не спорит, — улыбнулся Алексей. — Но вы нас тоже поймите.

— Значит, разошлись по нулям? — спросил Линев. — Ладно, у вас еще есть время подумать. Я все-таки очень на вас надеюсь. Ну, а теперь ко мне, самовар готов, чайку попьем.

Они отказались. Нет времени. Сами знаете — служба. Линев проводил их до машины и снова пожал руку каждому, заглядывая в глаза, и Алексей подумал, что этому большому, грузному человеку сейчас очень трудно, если он вот так, чуть ли не заискивающе, заглядывает им в глаза, трудно, и на душе черт знает что, но чем они могут помочь ему? Пучков прав — разумеется, у каждого свой дом…

Лида сказала ему:

— Это ты писал?

— Я.

— Зачем?

— Я должен был тебе сказать…

Они встретились на дороге — столкнулись лицом к лицу, — и Алексей послал младшего наряда вперед. Тот шел и оборачивался, и Алексей нервничал: парень трепло, свисток и сегодня же раззвонит по заставе, что сержант секретничал с майорской дочкой.

Он стоял перед ней в своем мешковатом маскировочном костюме, закинув автомат за спину, а Лида смотрела на него снизу вверх не насмешливо и не строго. Пожалуй, недоуменно. Он подумал: хорошо еще, что не равнодушно.

— Ничего ты не был должен.

— Должен, — упрямо повторил он. — Это же очень серьезно, Лида.

— Что ж мне, за тебя замуж выходить, что ли?

— Да.

— Глупости, Алеша. Да я еще и до загса-то не доросла.

— Ты приедешь в город учиться…

— Так учиться, а не выходить замуж.

— Я буду работать. Учись сколько надо.

Он смотрел на нее не отрываясь. Он был уверен в каждом своем слове. Просто для него уже все было решено, и ничто не могло убедить его, что в чем-то он не прав. И вдруг он понял, что все это, весь этот разговор на лесной дороге, — впустую и Лида сейчас уйдет.

— Лида…

— Не надо, Алеша, — тихо попросила она. — Ты же сам не маленький, все должен понимать. Не надо.

Она ушла домой, он нагнал напарника и пошел впереди.

Сейчас, сидя в поезде, он вспоминал эту встречу до малейших подробностей, слышал и слушал ее голос, и радость возвращения сменялась тоскливым ощущением какой-то большой несправедливости, случившейся с ним. Может, лучше привалиться к стенке и уснуть, а уже завтра начнется совсем другая жизнь, в которой не будет присутствовать Лида? А то, что он написал ей о своей дальнейшей судьбе, так, выходит, для красного словца?

Он молчал год до своего письма. Целый год. И ругал себя последними словами: дурень, она же еще совсем девчонка, она же еще ни черта не знает и не понимает. А там, на лесной дороге, он почувствовал себя мальчишкой перед все понимающей и все знающей женщиной. Она оказалась старше его. Ну, не любит и не любит — другая бы фыркнула, а она еще убеждала: «Ты же сам не маленький…»

Сон не шел. Стоило только закрыть глаза, как перед ним появлялась роща с розовыми березами и Лида, бегущая меж ними в косых, веером разбросавшихся лучах. Это было как снимок, вернее, несколько снимков, и Алексей словно просматривал их снова и снова, боясь что-то упустить из своей памяти.

…На проводы «дембилей» Лида не пришла. Машина проходила через Новую Каменку, и Алексей видел крышу ее школы. Он послал ей коротенькое письмо, она получит его завтра. Он писал, что все равно разыщет ее в городе, и что она просто пока не знает его, и что так надо.

Лидино лицо совсем близко — большие серые глаза глядят по-прежнему недоуменно; у нее ямочка на подбородке и родинка на левой щеке. Говорят, родинка — это к счастью. «Эй, сержант, дома отоспишься! Приехали!» И Лидино лицо словно отодвигается, отплывает, но один сон будто сменяется другим — нет, не сон уже, а мокрый от дождя асфальт вокзала, медленно, очень медленно текущая к выходу толпа приехавших и там, в конце платформы, под одним зонтиком двое, с напряженным ожиданием всматривающиеся в толпу. Отец и мать.

3. ПОНЕДЕЛЬНИК — ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ

Чудо вновь обретенного дома оказалось необыкновенно ярким. Сколько раз за эти два года он думал о том, как вернется, представляя себе свое возвращение, и все равно то, что происходило на самом деле, было куда более неожиданным и счастливым. Алексей ходил по квартире, дотрагиваясь до вещей, как бы узнавая их и здороваясь с ними, и его не покидало ощущение именно чуда, случившегося с ним этим весенним днем. Дом! Здесь ничего не изменилось, пока его не было. Казалось, родители нарочно берегли все так, как он оставил, уходя в армию. Изменились только они. Еще там, на вокзале, Алексей сразу увидел, как осунулся отец; мать выглядела лучше, но никогда прежде он не замечал этих морщин на висках и складок на шее. В такси, по пути с вокзала домой, он положил руку на колено отца и сказал:

— Ты мне чего-то не нравишься.

— Трудные времена, — усмехнулся отец. — Сам увидишь.