Семейный роман невротиков

Когда я веду речь о разочаровании, каждый сразу понимает, что под этим подразумевается. Не обязательно быть сердобольным мечтателем, чтобы, сумев понять биологическую и психологическую необходимость страдания для психоэкономики человеческой жизни, все же позволять себе осуждать войну за ее цели и средства и желать прекращения войн. Правда, признавали, что войн нельзя избежать, пока народы живут в очень различных условиях, пока у них резко расходятся ценности индивидуальной жизни и пока разделяющая их неприязнь представляет собой весьма сильные движущие силы души. Итак, нужно было быть готовыми к тому, что войны между отсталыми и цивилизованными народами, между человеческими расами, различающимися друг от друга цветом кожи, более того, войны с малоразвитыми или опустившимися народностями Европы и между ними будут отягощать человечество еще долгое время. Но кое-кто дерзал надеяться на что-то другое. От крупных, господствующих в мире наций белой расы, которым выпало руководить родом человеческим и одновременно заботиться об общемировых интересах, состоящих в созидании технического прогресса по овладению природой, а также художественных и научных ценностей культуры, ожидали, что уж они-то вроде бы способны улаживать недоразумения и конфликты интересов иным путем. Внутри каждой из этих наций были установлены высокие нравственные нормы для отдельного человека, в соответствии с которыми он был обязан устраивать свою жизнь, если хотел оставаться членом культурного сообщества. Эти зачастую излишне строгие предписания требовали от него многого – значительного самоограничения, далекоидущего воздержания от удовлетворения влечений. Прежде всего ему было отказано в использовании огромных преимуществ, которые обеспечивали применение лжи и мошенничества в соревновании с ближними. Цивилизованное государство считало такие нравственные нормы основой своей стабильности, оно принимало серьезные меры, когда осмеливались на них посягнуть, зачастую объявляло недопустимым даже их проверку силами критического разума. То есть можно было предположить, что оно само намерено их уважать и не собирается ничего предпринимать вопреки им, дабы не оказаться в противоречии с основами собственного существования. Правда, в конце концов можно было заметить, что в эти цивилизованные нации вкраплены определенные национальные меньшинства, в общем и целом нежелательные и потому только с неохотой, с ограничениями допускаемые к участию в совместной культурной деятельности, в отношении которой они проявили достаточную пригодность. Впрочем, можно было полагать, что сами большие народы настолько прониклись пониманием сходства с ними и приобрели столько терпимости к их отличиям, что для них «чужое» и «вражеское» уже, видимо, не сливались в одно понятие, как во времена классической древности.

Доверившись этому единению цивилизованных народов, несчетное число людей сменило свое место жительства в отечестве на проживание на чужбине и связало свое существование с товарищескими отношениями между близкими народами. Тот же, кого жизненная необходимость не приковала навсегда к одному месту, имел возможность из достоинств и привлекательных черт стран с развитой культурой составить новое, великое отечество, в котором чувствовал себя вольно и безопасно. Так, он наслаждался синим или серым морем, красотой снежных гор или зелеными лугами равнин, очарованием северных лесов или великолепием южной растительности, атмосферой ландшафтов, с которыми были связаны великие исторические воспоминания, и тишиной девственной природы. Это новое отечество было для него еще и музеем, наполненным всевозможными сокровищами, созданными на протяжении многих столетий и оставленных художниками всего цивилизованного человечества. Переходя из одного зала этого музея в другой, он имел возможность, беспристрастно оценивая, установить, какие различные типы совершенства сформировали смешение кровей, история и своеобразие матери-земли у его очередных соотечественников. В одном месте превыше всего проявилась холодная непреклонная энергия, в другом – грациозное искусство украшать жизнь, в третьем – чувство порядка и закона или другие качества, сделавшие людей властителями земли.

Не забудем также, что каждый гражданин цивилизованного мира создал для себя особый «Парнас» и «Афинскую школу». Среди великих мыслителей, поэтов, художников всех наций он отобрал тех, которым, по его разумению, был обязан всем лучшим, что открывало ему доступ к наслаждению жизнью и к ее пониманию, и распространил свое уважение на них, на бессмертных классиков, как и на хорошо знакомых мастеров его родного языка. Ни один из этих гигантов не казался ему чужим только из-за того, что говорил на другом языке, – ни бесподобный исследователь человеческих страстей, ни прекраснодушный мечтатель или могучий и грозный пророк, ни утонченный насмешник, и никогда он не упрекал себя при этом в измене собственной нации и любимому родному языку.