Семейство Доддов за границей

Скажу однако въ его пользу: онъ сильно занимается французскимъ языкомъ, фортификаціею, военнымъ инженерствомъ; всему этому каждый день приходитъ учить его опытный офицеръ, который служилъ еще въ наполеоновской арміи, капитанъ де-ла-Бурдоне, старый бонопартовскій солдатъ, который ненавидитъ англичанъ не меньше, нежели истый ирландецъ. Часто онъ заходить ко мн просидть вечерь; бесда у насъ, впрочемъ, немногосложна, потому-что мы съ нимъ другъ друга не понимаемъ. Ставимъ передъ собой ящикъ сигаръ, бутылку рому, намъ подаютъ кипятку и разговоръ нашъ идетъ въ такомъ род.

— Угоститесь-ко, мусью.

Улыбнется, поклонится и пробормочетъ что-то.

— Курнемте-ко зелья-то.

Оба начинаемъ курить.

— Что, хорошо успваетъ Джемсъ — да? А? Mon fils James хорошо, успшно? Grand g'en'eral скоро будетъ — такъ?

— «Oui, oui». Наливаетъ кипятку, рому и пьетъ.

— Не хуже Бонапарта будетъ — такъ ли?

— Ah! le grand homme! Утираетъ глаза и возводитъ къ потолку.

— Ну, а вотъ мы все-таки его поколотили! Правду ли говорю: поплясалъ онъ у насъ въ Испаніи и Португаліи? Ну, какъ вамъ нравятся сраженія при Талавер и Витторіи?

Начинаетъ кричать пофранцузски, кричитъ столько, что еслибъ записывать, вышли бы цлые томы; руки, ноги, голова — все ходенемъ ходитъ. Я жду, пока начнетъ угомоняться и тогда говорю; «Ватерлоо!»

Тутъ мой французъ сходитъ съ ума, даже забываетъ подливать воды въ ромъ. И пускается въ такой крикъ о Ватерлоо, что страшно смотрть. Думаю, что еслибъ я понималъ его, сломилъ бы ему шею — врно сильно бранитъ насъ; но понимать словъ его не могу, потому повторяю только, какъ онъ переводитъ духъ: «Ватерлоо!» — и каждый разъ, какъ услышитъ это слово, вспыхиваетъ, какъ бомба. Когда бутылка кончена, онъ обыкновенно выбгаетъ изъ комнаты, — скрежеща зубами и крича что-то о Св. Елен. Къ слдующему вечеру, однако, весь жаръ въ немъ проходитъ, французъ мой встрчается со мною, какъ нельзя вжливй, улыбается, подчуетъ меня изъ своей оловянной табакерки. Удивительный народъ эти французы, милый Томъ: пожалуй и уходятъ человка, но не преминутъ учтиво раскланяться съ его трупомъ.

Изъ моего разсказа можете заключить, милый Томъ, какъ я одинокъ здсь. Да, совершенно-одинокъ. Не встрчаю человка, съ которымъ бы могъ перемолвиться словомъ, не вижу листа газеты, который бы могъ прочитать. мъ такую стряпню, которой не знаю имени и, что еще хуже, не знаю даже изъ чего она сдлана. Все это изъ экономіи, а въ Додсборо жить стоило бы вдвое, втрое дешевле.

Сейчасъ приходила Мери Анна сказать, что медики находятъ необходимымъ для мистриссъ Д. оставить Люттихъ: здшній шумъ убійственъ ея здоровью! Удивляюсь одному только, какъ она этого не замтила раньше. Мои дамы и доктора говорятъ о какомъ-то Chaude Fontaine, въ семи миляхъ отсюда, и о минеральныхъ водахъ, которыя называются Спа. Но я не тронусь ни на вершокъ отсюда, не узнавъ объ этихъ мстахъ всего въ-подробности; я очень хорошо вижу, что имъ смертельно хочется приняться за старыя потхи: завести танцовальные чаи, наемныя кареты, отплясыванье польки и такъ дале. Лордъ Джорджъ пріхалъ въ Люттихъ, и по всей вроятности мина подведена имъ. Впрочемъ, надобно отдать ему честь: въ джемсовыхъ длахъ онъ показалъ себя очень-хорошо. Вести дло съ жидами, не берите на это никого, возьмите лорда. На насъ съ вами не хотятъ они и смотрть; но съ лордомъ Чарльзомъ, или лордомъ Аугустомъ жидъ становится другой человкъ; отъ ихъ родичей онъ достаетъ всю выгоду и не сметъ ихъ обижать.

Желалъ бы я дать вамъ полюбоваться, какъ лордъ Джорджъ обошелся съ нашимъ благопріятелемъ Лазаремъ. Онъ не хотлъ и взглянуть на его счетъ, на его записки и расписки.

— Знаю давно вс эти штуки, мой миленькій, сказалъ онъ: — пожалуйста не подъзжай ко мн съ ними. Сколько ты возьмешь?

— Ахъ, мой добрый лордъ Дзордзъ, вы знаете лучше меня, что деньгамъ нельзя пропадать. Вотъ вс расписки…

— Убирайся съ ними, мой миленькій! Стану я смотрть на нихъ! Сколько теб за нихъ выкупу?

— Я отдавалъ деньги за честные проценты…

— Ну, ладно. Сколько же теб? Говори, не мямлись, а то я уйду.

— Взгляните, честный лордъ, на мои записки…

— Стану я смотрть!

— Хоть на расписки?

— Сказано нтъ.

— Хоть на общій счетецъ?

— Сказано нтъ.

— Ахъ честный лордъ! ахъ пречестный лордъ! какіе вы стали недобрые, а такіе молоденькіе, такіе хорошенькіе, такіе точно будто какъ…

— Сравненій ненужно. Отвчай же: за столько уступаешь?

— Невозможно, милордъ Дзордзъ.

— Двух-сотъ довольно? Ну, двух-сотъ-пятидесяти?

— Тысячи двух-сотъ-пятидесяти мало, милордъ; я хочу получить сколько мн слдуетъ.

— О томъ тебя и спрашиваютъ, мой миленькій. Сколько же?

Такая трактація продолжается съ полчаса безъ малйшаго, повидимому, успха; наконецъ лордъ Джорджъ вынимаетъ бумажникъ и начинаетъ считать на стол банковые билеты. Они производятъ волшебный эффектъ. Лазарь таетъ при вид денегъ, колеблется, уступаетъ. Конечно, сговорчивость не доводитъ его до убытка: пятьдесятъ процентовъ — самая выгоднйшая изъ нашихъ сдлокъ. Но все-таки мы выиграли очень-много.