Семейство Майя

И Карлос, повинуясь ее неодолимому призыву, прижался губами к ее губам. Шелк ее платья зашуршал под его руками; и графиня, откинув назад голову, бледная как воск, закрыв глаза, замерла в его объятиях. Он сделал шаг — она не пошевелилась; коленом он нащупал край низкой софы, но от его толчка софа, сдвинувшись с места, откатилась. Запутавшись в шлейфе графини, Карлос, спотыкаясь, вновь приблизился к просторной софе, которая, вновь откатившись, наконец уперлась в постамент, где красовалось вдохновенное лицо сеньора графа. И долгий вздох растворился в шорохе сминаемого шелка.

Вскоре Карлос стоял возле графского бюста, поглаживая бороду; вид у него был смущенный, и в глубине души он уже раскаивался в своей слабости; графиня перед трюмо XVIII века дрожащими пальцами поправляла прическу. Вдруг в прихожей послышался голос графа. Поспешно подбежав к Карлосу, графиня взяла его за подбородок своими длинными, сплошь в драгоценных перстнях, пальцами и быстро поцеловала в глаза и волосы. Затем, раскинувшись на софе, заговорила о Синтре, громко смеясь; тут вошел граф в сопровождении какого-то лысого старика, который сморкался в огромный платок из индийского шелка.

Граф был приятно удивлен, увидев Карлоса, и долго, с горячностью жал ему руку, уверяя, что как раз этим утром, в палате, он его вспоминал…

— А что вы так поздно? — спросила графиня; она уже завладела старым господином и, оживленная, любезная, чаровала его улыбками.

— Наш граф держал речь! — отвечал старик; глаза его все еще блестели от пережитого восторга.

— Ты выступал? — воскликнула графиня, даря супруга лестным вниманием.

Да, ему пришлось выступить — и безо всякой подготовки! Он не мог вынести, когда Торрес Валенте (литератор, но круглый дурак, без тени практического опыта), когда тот стал ратовать за введение гимнастики в коллежах; тогда граф встал и попросил слова. Но пусть дорогой Майа не думает, что это была речь…

— Да еще какая! — прервал его старик, размахивая платком. — Одна из лучших речей, которые я когда-либо слышал в палате! Из самых сокрушительных!

Граф скромно запротестовал. Нет, нет, он просто воззвал к здравомыслию и добрым традициям. И задал знаменитому сеньору Торресу Валенте один-единственный вопрос: не думает ли тот, что наши дети, наследники славных родов, должны стать цирковыми акробатами?

— Ваш муж, что называется, сразил его наповал, сеньора графиня! — подхватил старик. — Я жалел лишь об одном: что этих убийственных слов не могла слышать ваша милость… И как он это произнес! С каким шиком!

Граф, улыбаясь, благодарил старика. Да, он вынужден был сказать так. И, отвечая на другие разглагольствования Торреса Валенте, который жаловался, что лицеи и коллежи «перенасыщены катехизисом», он тоже не мог удержаться от резкой отповеди ему.

— Да, отповеди жестокой… Глядя на него в упор, я сказал: «Ужели достойнейший пэр полагает, что наше отечество не сможет стать во главе прогресса, если в наших лицеях, коллежах и прочих учебных заведениях мы, законодатели, нечестивой рукой не заменим крест гимнастической трапецией?..»

— Великолепно! — пробормотал старик, громко сморкаясь.

Карлос, вставая, чтобы откланяться, подтвердил, что ирония графа, по его мнению, восхитительна.

Граф, прощаясь с ним, уже не удовлетворился дружеским рукопожатием, а обнял его за талию, именуя дорогим Майа.

Графиня улыбалась, бросая на Карлоса томные взгляды; бледность еще не покинула ее; она лениво обмахивалась веером, полулежа на подушках под бюстом мужа, где он обращал к публике свое вдохновенное лицо оратора.

X

Три недели спустя, жарким днем, перед грозой, когда на небе сгустились тучи и упали первые крупные капли дождя, Карлос вышел из наемной кареты с таинственно задернутыми зелеными занавесками, которая тихо остановилась на углу Патриаршей улицы. Двое проходивших мимо субъектов заулыбались, словно догадавшись, что он втайне спешит очутиться подальше от подозрительной кареты. И действительно, старая колымага на желтых колесах на протяжении двух часов, пока она катила по дороге в Келуш, успела пропахнуть вербеной, служа любовным пристанищем для Карлоса и сеньоры графини де Гувариньо.

Графиня вышла на Тутовой площади. А Карлос воспользовался пустынностью Патриаршей улицы, дабы покинуть наконец старый, с жестким сиденьем рыдван, где весь последний час он задыхался от жары, не смея опустить оконные стекла, с затекшими ногами и одуревший от шуршания измятых шелков и нескончаемых поцелуев графини…