Семейство Майя

— Что ты тут болтаешь! Ты хочешь сказать, что на скачках можно отобрать лошадей, годных для кавалерии? Чтобы кавалеристы гарцевали на лошадях-победительницах? Как бы не так! Кавалерии нужны не самые резвые, а самые выносливые лошади! Все остальное — чепуха! Скаковые лошади — это чудо природы. Все равно что бык о двух головах… С ними чего только не делают. Во Франции перед скачками их, бывает, поят шампанским!.. Вот что такое скачки!..

При всякой фразе генерал гневно передергивал плечами. Затем, одним духом осушив бокал шампанского, он повторил Клиффорду, что рад был с ним познакомиться, повернулся на каблуках и вышел, задыхаясь от ярости и засовывая глубже под мышку хлыст, конец которого дрожал, словно ему не терпелось кого-то отхлестать.

Крафт, улыбаясь, хлопнул Клиффорда по плечу:

— Вот видишь! Мы, старые португальцы, не любим новшеств, и ваш спорт нам ни к чему… С нас довольно быков…

— Резонно, — отвечал тот без улыбки, надменно вскидывая голову. — Король Испании недавно мне рассказывал…

Снаружи вдруг раздался какой-то шум и громкие голоса. Проходившая мимо дама с ребенком, испугавшись, поспешила укрыться в буфете. Мимо дверей пробежал полицейский.

На ипподроме что-то случилось.

Карлос и все, кто был вместе с ним, покинули буфет и, выйдя, увидели возле королевской трибуны толпу людей и размахивавшего руками Варгаса. Туда со всех сторон бежали любопытствующие, толкаясь и обгоняя друг друга; остановленные плотной толпой, они вытягивались на цыпочках; многие перескакивали через веревку, огораживающую скаковой круг, невзирая на попытки полицейских помешать им, и теперь возле трибуны бушевало скопище цилиндров и светлых костюмов, осаждая ступени королевской трибуны, откуда на все это невозмутимо взирал королевский адъютант, с блестящими аксельбантами и без головного убора.

Карлос, прокладывая себе дорогу в толпе, рассмотрел наконец в самой гуще двух наездников, которые участвовали в скачках на приз торгового дома; тот, кто скакал на Юпитере, был еще в сапогах, в светлом пальто поверх жокейской куртки; он в ярости и отчаянии поносил судью Мендонсу, а тот только таращил глаза и никак не отвечал на брань. Друзья жокея настаивали, чтобы он опротестовал результат. Но тот, бледный и трясущийся, только топал ногами и кричал, что плюет на все протесты! Он проиграл потому, что все было подстроено заранее! И здесь нужно протестовать палкой! Потому что на этом ипподроме сплошное кумовство и мошенничество!

Господа посолиднее вознегодовали против столь грубых оскорблений:

— Вон его, вон!

У жокея нашлись защитники; тут же затеялись другие споры, и спорщики принялись осыпать друг друга грубыми ругательствами. Какой-то господин в сером костюме кричал, что Мендонса судил в пользу Пиньейро, скакавшего на Шотландце, потому что он с ним в тесной дружбе; другой господин нашел подобное обвинение бесчестным; и оба, стоя лицом к лицу, со стиснутыми кулаками, громко бранили один другого «подлецом и мерзавцем»!

Во время всех этих препирательств какой-то маленький человечек с огромным галстуком-бабочкой тщетно пытался утихомирить всех, воздевая руки к небу и восклицая умоляющим и уже охрипшим голосом:

— Ну, зачем вы так, господа… Минуточку… Я — человек сведущий… Я — сведущий человек…

Внезапно могучий бас Варгаса, подобный реву быка, покрыл весь этот шум. Стоя перед жокеем без шляпы, с густо побагровевшим лицом, он кричал ему, что в обществе порядочных людей так себя не ведут. Если джентльмен позволяет себе усомниться в судейском решении, он должен опротестовать его. Но говорить, что все здесь воры и мошенники, может только какой-нибудь проходимец вроде него, который, верно, сроду не состоял членом Жокей-клуба! Жокей, удерживаемый приятелями, вытянул худую шею, словно хотел укусить Варгаса, и бросил ему в лицо грязное ругательство. Варгас, раздвинув толпу, очистил себе пространство, засучил рукава и взревел:

— Ну-ка повтори еще раз! Ну-ка повтори!

И в ту же секунду вся людская масса хлынула, ударилась о доски королевской трибуны и закружилась, как в водовороте; послышались крики: «Долой!», «Смерть!»; взлетали в воздух шляпы, то тут, то там завязывались потасовки.

Весь этот шум и гам пронизывали яростные свистки полицейских; перепуганные дамы, приподняв юбки, бежали прямо через поле к экипажам: грубое дыхание бессмысленного мятежа пронеслось над ипподромом, опрокинув искусственный барьер цивилизации и принужденную позу показной благопристойности…

Карлос очутился рядом с маркизом; тот, весь бледный, повторял:

— Невероятно! Невероятно!

Карлос возразил, что, напротив, все это очень живописно.

— Скажешь тоже: живописно! Стыд, да и только, а тут еще иностранцы!