Семейство Майя

Но Мария Эдуарда осудила всю эту раззолоченную пышность. Кроме того, ее неприятно поразила старинная потемневшая картина, которая мрачным пятном чернела среди окружающего блеска; на ней с трудом можно было разглядеть отрубленную голову с мертвенно-бледным лицом, в луже крови, на медном блюде. И верх экстравагантности, несомненно, являло чучело совы на дубовой консоли в углу спальни, откуда огромная сова в зловещей задумчивости взирала на ложе любви своими круглыми, пророчащими беду глазами… Мария Эдуарда заметила, что в подобной спальне вряд ли будут сниться спокойные сны.

Карлос тут же вынес консоль вместе с совой и задвинул в угол коридора; он предложил Марии Эдуарде поменять обивку и затянуть спальню розовым атласом.

— Нет, я думаю, я привыкну к золотым тонам… Вот только эта картина с головой в луже крови… Боже, какой ужас!

— Если не ошибаюсь, — сказал Карлос, — это голова нашего старого друга Иоанна Крестителя.

Чтобы рассеять неблагоприятное впечатление, Карлос повел Марию Эдуарду в большую залу, где Крафт поместил свои главные сокровища. Однако залу она тоже не одобрила, находя ее чересчур загроможденной и похожей на музей.

— В подобной зале можно только ходить и рассматривать все, как в музее, стоя… Зала слишком неуютна, чтобы в ней расположиться для беседы.

— Но здесь все в первозданном хаосе! — воскликнул Карлос— Мы используем собранную в ней мебель, но обставим залу заново, и она станет уютной… Для чего же тогда природа одарила нас вкусом? Взгляните на шкаф, он послужит основой… Посмотрите, какая красота!

Шкаф, заполнивший собой одну из стен залы почти целиком, знаменитый шкаф, «божественный шкаф» Крафта, шедевр резьбы по дереву, сработанный во времена Ганзы, своим сумрачным и пышным величием напоминал архитектурный фасад: в основании — четыре воина с атрибутами Марса стерегли дверцы и каждый указывал на барельеф, где изображались либо взятие города, либо военный бивак; средняя часть шкафа также блюлась четырьмя евангелистами; резчик придал Иоанну, Марку, Луке и Матфею суровость черт и закутал их в хламиды, словно раздуваемые ветром пророчеств; по верхнему фризу резьба запечатлела триумф земледелия со снопами колосьев, серпами, виноградными гроздьями и орудиями землепашества; а под сенью труда и изобилия два фавна, расположенные симметрично и обособленно от воинов и святых, буколически состязались в игре на четырехствольных флейтах.

— Каков? А? — восхищался Карлос. — Вот это мебель! Истинная поэма Возрождения: фавны и апостолы, война и земледелие… Что можно держать в таком шкафу? Я, если бы у меня были ваши письма, хранил бы их здесь, как в главном алтаре.

Мария Эдуарда молча улыбалась, неторопливо расхаживая среди вещей, принадлежавших прошлому, созерцая их холодную красоту, проникнутую беспредельной печалью мертвой роскоши; изысканная мебель итальянского Возрождения, похожая на мраморные дворцы, инкрустированная мягко поблескивающими сердоликами, агатами и даже драгоценными камнями по черному дереву и по атласному розовому дереву; свадебные сундуки — вытянутые лари, расписанные пурпуром и золотом в стиле миниатюр, где хранились дары пап и князей; кичливые испанские бюро, украшенные позолоченной бронзой, с обтянутой алым бархатом выдвижной доской и таинственным нутром в виде часовни, заполненным бесчисленными нишами — хранилищем вековых тайн… Темно-зеленый фон залы кое-где оживляли атласные подушки, расшитые цветами и золотыми птицами; а в углу настенного восточного ковра строгих тонов с вытканными стихами из Корана шелк раскрытого веера вдруг разворачивал изящную пастораль киферийского хоровода…

Мария Эдуарда, утомившись, опустилась в кресло эпохи Людовика XV, благородное и покойное, с ковровой обивкой из Бовэ, еще, казалось, источавшей слабый аромат пудры…

Карлос торжествовал; он видел, что Мария не может скрыть своего восхищения. Ну что, она все еще полагает его покупку сумасбродством, совершенным под влиянием порыва?

— О нет, многие вещи великолепны… Но как жить мирной деревенской жизнью среди подобных сокровищ…

— Не говорите так, — возразил Карлос со смехом, — иначе я все это немедленно предам огню!

Более всего Мария была очарована прекрасным фаянсом, хрупкими и бессмертными шедеврами, расставленными на мраморе консолей. Она не могла отвести глаз от великолепного персидского кубка с редкой росписью: темные кипарисы и под сенью каждого из них — яркий цветок, словно слабая улыбка после долгой печали. И любовалась пронзительным и контрастным многоцветьем майоликовых блюд с историческими сюжетами: «Переправа Карла V через Эльбу», «Александр, коронующий Роксану»; а также прелестным неверским фаянсом, чистым и строгим; марсельским, где на желтом фоне вдруг обнажается пышная алая роза; фарфором Дерби с золотым кружевным орнаментом по темно-синему, как небо тропиков, фону; знаменитым кремовым и розовым фаянсом Веджвуда и его полупрозрачными «бисквитными» изделиями…

— Еще одну минутку! — воскликнул Карлос, не давая Марии вновь расположиться в кресле. — Нам нужно представиться духу-покровителю этого дома!