Семейство Майя

И поэт показал тростью на противоположную сторону улицы, по которой медленно шли, беседуя, Гувариньо и Коэн; а рядом с ними Дамазо в белом жилете бросал вокруг победительные взоры — пузатый, сияющий, торжествующий, подобно завоевателю в завоеванных им владениях. Праздничное сияние его толстой физиономии взбесило Карлоса. И когда Дамазо, демонстративно остановившись напротив них и повернувшись к ним спиной, громко захохотал вместе с Гувариньо, Карлос, будучи не в силах больше сдерживаться, пересек мостовую.

Он действовал быстро и безжалостно; пожал руку Гувариньо, слегка кивнул Коэну и, не понижая голоса, сухо произнес, обращаясь к Дамазо:

— Послушай. Если ты посмеешь продолжать говорить обо мне и моих знакомствах в неподобающем тоне и выражениях, я оборву тебе уши.

Граф бросился между ними:

— Майа, к чему так! Здесь, на Шиадо…

— Пустяки, Гувариньо, — сказал Карлос спокойно и серьезно. — Я всего лишь сделал предупреждение этой скотине.

— Я не желаю вступать в спор, не желаю вступать в спор! — пролепетал бледный Дамазо, спеша укрыться в табачной лавке.

Карлос, сохраняя невозмутимость, кивнул Коэну, пожал руку Гувариньо и вернулся к друзьям.

Он лишь немного побледнел; гораздо сильнее было смятение Эги, которому вновь почудился непереносимый вызов во взгляде Коэна. Один лишь Аленкар ничего не заметил и продолжал разглагольствовать о литературе, поясняя Эге, какие уступки можно сделать натурализму…

— Я здесь говорил Эге… Ясно, что в пейзажных описаниях не следует отступать от действительности… Нельзя описывать каштан a priori[109], как описывают состояние души… И я не отступаю… Сонет, который я тебе посвятил, Карлос, реалистичен, да, разумеется, реалистичен… Ведь это пейзаж! Я тебе уже говорил, да, я как раз это говорил, когда ты появился, Эга… Но здесь слишком шумно…

И еще как шумно! Чтобы лучше слышать Аленкара, они пошли по улице Святого Франциска, куда более тихой. И здесь, то и дело останавливаясь, поэт пробормотал им свою эклогу. В ней воспевалась Синтра на закате дня и некая англичанка с локонами, в белом платье, которая спускалась на ослике по тропинке в долину; негромко пели птицы, и бабочки кружились над жимолостью; затем англичанка слезала с ослика, озирая небо, рощи, мирные хижины, и вот тогда, в последнем терцете, появлялась та самая «реалистическая нота», коей так похвалялся Аленкар:

На сонный цветок она смотрит мечтательным взглядом;
На облако и на клубящийся дым над домами;
И ослик задумчивый мирно пасется с ней рядом…

— Здесь вы видите натуралистическую подробность, натуралистическую ноту… «И ослик задумчивый мирно пасется с ней рядом…» Вот вам реальность — мирно пасущийся ослик… Вот такие картинки природы необходимо наблюдать… Можно быть реалистом, и превосходным, без всех этих мерзостей… Как вам показался мой сонетик?

Карлос и Эга рассыпались в похвалах: Карлос — раскаиваясь, что не довершил расправу с Дамазо несколькими ударами тростью, Эга — обдумывая свое намерение в один из последующих дней надавать пощечин Коэну. Затем Карлос и Эга направились домой, в «Букетик», и Аленкар, просветлевший от их похвал, пошел проводить их по Атерро. Он продолжал говорить, излагая им свой замысел исторического романса, в котором он хотел изобразить достославного Афонсо де Албукерке; однако Аленкар хотел изобразить его не героем, а влюбленным: Афонсо де Албукерке ночью, один, на корме своего галеона, перед пылающим Ормузом приникает губами к засушенному цветку, захлебываясь от рыданий. Аленкар находил это очень возвышенным.

После ужина Карлос переодевался, собираясь на улицу Святого Франциска, но тут Батиста доложил, что Телес да Гама просит Карлоса принять его по неотложному делу. Не желая затягивать визит, Карлос велел провести посетителя в красно-черный кабинет и, явившись туда через минуту, застал Телеса да Гаму в восхищении от украшавшего кабинет голландского фаянса.

— Ах, Майа, какая прелесть! — воскликнул Телес да Гама. — Я страстный любитель фарфора… И непременно должен прийти как-нибудь, когда буду располагать временем, полюбоваться всем этим… Но сегодня я тороплюсь, я пришел с поручением… Вы не догадываетесь?

Карлос не догадывался.

Телес да Гама, отступив на шаг, сказал с важностью, в которой, однако, сквозила улыбка:

— Я пришел от имени Дамазо осведомиться, содержалось ли в том, что вы сказали ему сегодня, намерение оскорбить его? И все… Моя миссия состоит лишь в этом: осведомиться у вас, имели ли вы намерение оскорбить его?

Карлос ответил ему вполне серьезно:

— Как? Вы спрашиваете, имел ли я намерение оскорбить Дамазо, пригрозив оборвать ему уши? Никоим образом: я имел лишь намерение оборвать ему уши!

Телес да Гама с облегчением стал откланиваться:

— Это именно те слова, что я говорил Дамазо: мол, у вас было лишь намерение оборвать ему уши. Во всяком случае, моя миссия закончена… Ах, какие у вас прелестные вещицы!.. А вот это большое блюдо, это что, майолика?