Семейство Майя

Всю неделю держалась прекрасная солнечная погода, но день, когда должен был состояться долгожданный бал у Коэнов, выдался серый и пасмурный. Ранним утром, открыв окно в сад, Карлос увидел низкие, похожие на грязный хлопок-сырец облака и мокрые, дрожащие на ветру деревья; вдали река несла мутные воды, а порывы юго-западного ветра обдавали влажной духотой. Карлос решил никуда не выходить и с девяти часов сидел за бюро в просторном синего бархата халате, и вправду придававшем ему сходство со знатным меценатом эпохи Возрождения, и пытался работать; но, несмотря на две чашки кофе и бесчисленные папиросы, его мозг, подобно небу за окном, в то утро был словно затянут мглой. Карлос знавал и прежде столь же отвратительные дни, когда он в сердцах называл себя «безмозглым болваном»; и теперь растущая груда разорванных и скомканных листов бумаги на ковре возле его ног вызывала в нем ощущение полного краха.

Поэтому он испытал истинное облегчение от внезапной передышки в этом поединке со строптивым разумом, когда Батиста доложил ему о приезде Виласы, который должен был обсудить с ним продажу принадлежавших Карлосу дубовых рощ в Алентежо.

— На этой продаже, — заговорил управляющий, положив на край стола шляпу и бумаги, — вы заработаете две тысячи эскудо… Неплохой подарок с утра пораньше…

Карлос потянулся и крепко сцепил руки на затылке:

— Ох, Виласа, разумеется, мне весьма пригодятся две тысячи эскудо, однако еще больше я нуждаюсь в просветлении мозгов… Нынче я совершенно отупел.

Виласа лукаво взглянул на него:

— Вы хотите сказать, что удачная страница вам дороже пятисот фунтов? Ну что ж, у всякого свой вкус, сеньор, у всякого свой вкус… Оно и впрямь недурно писать, как Эркулано или Гарретт, но две тысячи эскудо есть две тысячи эскудо… За романы с продолжением, что печатаются в газетах, тоже ведь платят… А наше дело вот какое…

И Виласа, не присаживаясь, принялся торопливо перечислять все выгоды этой продажи; Карлос же не без внутреннего содрогания разглядывал ужасающе безвкусную булавку, которой был заколот галстук Виласы: ярко-красная обезьяна лакомится золотой грушей, — и до его затуманенного сознания с трудом доходили слова управляющего о каком-то виконте де Торрал и чьих-то свиньях… Когда Виласа подал ему на подпись бумаги, Карлос принялся подписывать их с таким видом, будто, лежа на смертном одре, подписывал завещание.

— Премного благодарен вам, сеньор. Я вас покидаю, мне еще нужно встретиться с нашим другом Эузебио. Мы с ним едем в Министерство двора, у него там хлопоты… Он желает получить командорский знак ордена Непорочного зачатия, но в правительстве им недовольны…

— Вот как! — почтительно пробормотал Карлос, подавляя зевок. — Наш Эузебиозиньо не угодил правительству?

— Он не прошел на выборах… Недавно министр двора доверительно сказал мне: «Эузебио — даровитый юноша, но его поведение…» Да ведь вы, ваша милость, как мне известно от Кружеса, повстречались с ним в Синтре…

— Да, да, он как раз там доказывал свое право на знак ордена Непорочного зачатия.

Когда Виласа вышел, Карлос вновь взялся за перо а какое-то время сидел, устремив взгляд на исписанную наполовину страницу, и почесывал бороду, не в силах собраться с мыслями. Но тут на пороге его кабинета появился Афонсо да Майа, который только что вернулся со своей обычной утренней прогулки по предместью и еще не успел снять шляпы; среди адресованной ему почты он обнаружил письмо для Карлоса. Кроме того, он надеялся застать здесь Виласу.

— Виласа очень спешил: он отправился хлопотать для Эузебиозиньо командорский знак, — объяснил Карлос, вскрывая письмо.

Он с удивлением увидел на благоухавшей вербеной карточке приглашение от графа отужинать у них в ближайшую субботу; приглашение было составлено в крайне изысканных, даже поэтических выражениях: граф писал о дружбе, порождаемой, согласно Декарту, «влечением атомов»… Карлос захохотал и объяснил деду, что пэр королевства приглашает его на ужин, цитируя Декарта…

— От них всего можно ожидать, — проворчал Афонсо. И, окинув взглядом разбросанные на бюро листы рукописей, улыбнулся: — Ну как, хорошо работается?

Карлос пожал плечами:

— Если это можно назвать работой. Видишь, на полу… Сплошь разорванные страницы… Пока я просматриваю чужие труды, делаю выписки, собираю материалы, все идет прекрасно. Но едва я хочу освоить прочитанное, осмыслить его с помощью собственных идей, в виде собственной теории, стройной и законченной, увы… Ничего не выходит!

— Это наш национальный порок, Карлос, — заговорил Афонсо, сняв шляпу и присаживаясь возле бюро. — Старайся от него избавиться. Я недавно говорил об этом с Крафтом, и он согласился со мной. Наш мозг не способен рождать идеи из-за пристрастия португальцев к изысканной форме. У нас просто мания облекать все в красивые фразы, любоваться их блеском и восхищаться их музыкой. Мы, несчастные, без колебаний губим мысль, оставляя ее недодуманной или, напротив, заведомо искажая ее, лишь бы она выглядела понарядней. Пусть мысль потонет, но всплывет прекрасная фраза.