Семейство Майя

Синтра вдруг предстала перед ним невыносимо опустевшей и унылой. У него не было сил ни вернуться во дворец, ни уйти отсюда; он снял перчатки и кружил возле обеденного стола, где увядали вчерашние букеты; и с каждой минутой им все сильнее овладевало желание немедленно скакать обратно в Лиссабон, прямо в отель «Центральный», и, ворвавшись в ее апартаменты, наконец увидеть ее и погрузиться взглядом в ее прекрасные глаза! Его бесило, что в тесноте столицы, где все то и дело натыкаются друг на друга, он не может встретить женщину, которую так жадно ищет! Две недели он рыскал по Атерро, словно бродячая собака; ежевечерне проделывал смехотворные странствия по театрам, а в одно воскресное утро даже объехал все церкви! И ни разу не встретил ее! Нынче, узнав, что она в Синтре, полетел за ней сюда, и снова его постигла неудача! Столкнувшись с ним однажды, она, прекрасная, как заблудившаяся на Атерро богиня, запала ему в душу, пронзив его взглядом черных глаз, и исчезла, испарилась, словно и в самом деле вознеслась на небо, и с тех пор недосягаема для него и незрима; а он остался на земле с ее взглядом в сердце, взглядом, который перевернул все его существо и незаметно свел все его мысли, чувства, желания лишь к ней, прекрасной незнакомке, а ведь он не знал о ней ничего, кроме того, что она стройна и белокура и что у нее шотландская собачка… Так, вероятно, бывает с падающими звездами… Им неведомо иное бытие, и они светятся так же, как другие подобные им звезды; но, когда они падают, чтобы исчезнуть навсегда, они вспыхивают на прощанье дивным светом, и это ослепительное сияние долго бередит взгляд и душу… Он больше не видел ее. А вот другие — видели. Тавейра ее видел. И в Клубе Карлос сам слышал, как один кавалерийский офицер расспрашивал о ней, говоря, что встречает ее каждый день. Офицеры встречают ее каждый день. А он не встречает; и при этой мысли все в нем начинало клокотать…

Слуга принес коньяк. Карлос, рассеянно смешивая его с водой, заговорил со слугой вначале о молодых англичанах, затем о толстой испанской сеньоре… Наконец, подавляя странную радость и чувствуя, что краснеет, он, запинаясь, стал расспрашивать слугу о Кастро Гомесах. Каждый ответ слуги казался Карлосу драгоценным подарком. Сеньора, рассказывал слуга, — ранняя пташка: уже в семь часов утра она, приняв ванну и одевшись, одна выходила на прогулку. Сеньор Кастро Гомес занимал отдельную спальню и никогда не присоединялся к супруге раньше полудня, а по вечерам допоздна засиживался за столом, покуривая и окуная усы в разбавленный водой коньяк. Частенько они с сеньором Дамазо играли в домино. У сеньоры в комнатах всегда было множество цветов. Они хотели остаться здесь до воскресенья, но сеньора стала торопить их с отъездом…

— Аx вот как, — произнес Карлос, помолчав, — так это она поторопилась с отъездом?

— Да, господин, она беспокоилась о девочке, которая осталась в Лиссабоне. Сеньор желает еще коньяку?

Карлос отказался и вышел на террасу. Опускался вечер, светлый и тихий: ни одна веточка не шевелилась, и все вокруг, в ореоле золотого сияния, глубоким покоем вливалось в душу. Он мог бы застать ее здесь, на этой террасе, где она тоже любовалась бы сияющим вечером, если бы не поспешила вернуться к дочке, белокурой девочке, оставленной в Лиссабоне под присмотром гувернантки. Итак, прекрасная богиня еще и любящая мать; и это придало ей в глазах Карлоса еще более глубокое очарование; человеческая тревога в прекрасной мраморной статуе заставила его еще больше плениться ею… Сейчас она уже в Лиссабоне; и он представил ее себе в кружевном пеньюаре, с наскоро убранными волосами, высокую, с ослепительно белой кожей: она поднимает ребенка своими великолепными руками Юноны и смеется переливчатым смехом. Ах, какое обожание вызывала она в нем, и сердце его рвалось за нею вслед… Если бы он мог быть рядом с ней в эти часы семейных радостей, быть совсем близко, так, чтобы ощущать аромат ее кожи, улыбаться вместе с ней ее ребенку… Мало-помалу воображение нарисовало ему их роман, захватывающий и немыслимый. Ураган страсти, сметающий все человеческие условности, яростно обрушится на них и соединит их судьбы; а дальше — чудесная жизнь в каком-нибудь солнечном и цветущем уголке Италии, далеко отсюда… Эти мечты о всепоглощающей любви, поклонении, самопожертвовании завладели им всецело, в то время как взор его блуждал, завороженный торжественной красотой умирающего дня. Со стороны моря бледно-золотой нимб заката, поднимаясь ввысь, переливался в небесную синь, оттеняя ее прозрачной и нежной опаловой дымкой; деревья подернулись легким лиловым сумраком. Все звуки долетали приглушенными, подобно затаенному дыханию, Все застыло в какой-то экстатической неподвижности, И дома, обращенные окнами к закату, — их стекла будто горели заревом пожара, — и круглые кроны сгрудившихся деревьев, что плотной массой сбегали по склону горы в долину, — все словно замерло в меланхолической и строгой сосредоточенности, прощаясь с солнцем, медленно тонущем в море…

— Карлос, ты здесь?