Семейство Майя

Теперь вы видите, мальчики, что я в самом деле недурно знаю эти места…

Поэт многозначительно вздохнул, и некоторое время они шли молча.

— Скажи мне, Аленкар, — тихо спросил его Карлос, взяв под руку и принуждая остановиться. — Дамазо тоже там, в отеле Лоренс?

Нет, Дамазо там нет, иначе он, Аленкар, его бы непременно встретил. Правда, вчера он сразу же лег, устав с дороги, но нынче утром вместе с ним завтракали только двое юношей-англичан. Кроме них он видел еще прелестную породистую собачку — она лаяла в коридоре…

— А вы где поселились?

— У Нунеса.

Поэт, вновь замедлив шаг, с одобрением посмотрел на Карлоса:

— Как хорошо ты сделал, что привез сюда Кружеса, сынок! Сколько раз я уговаривал его сесть в омнибус и поехать в Синтру хоть на два денька. Но разве его оторвешь от фортепьяно? А ведь именно для музыки, для вдохновения, для того, чтобы понять Моцарта и Шопена, и нужно увидеть всю эту красоту, услышать мелодии в шелесте листвы…

Аленкар понизил голос, указывая на маэстро, который рвался вперед, увлекаемый восторгом:

— У него большой талант, он сочиняет превосходную музыку!.. И мать у него на редкость достойная женщина.

— Взгляните-ка сюда! — закричал Кружес, останавливаясь и поджидая их. — Какой прекрасный уголок!

И Кружес показал им на отрезок дороги, зажатый между старыми, увитыми плющом стенами и затененный раскидистыми деревьями, чьи ветви, тесно переплетясь между собой, образовали живой навес из листвы, сквозь которую, словно сквозь сеть, просачивалось солнце, и на земле дрожали пятна солнечного света; в тенистом безмолвии бежала и пела вода невидимого источника.

— Если ты жаждешь прекрасного, Кружес, — отозвался Аленкар, — тебе нужно подняться в горы. Там — ширь, там — облака, там — величие…

— Нет, эта красота мне больше по душе, — пробормотал Кружес.

Его застенчивой натуре, по-видимому, и впрямь были милее вот такие уединенные уголки с зелеными деревьями и остатками древней, заросшей мхом стены; тенистые, покойные места, где особенно уютно неторопливым раздумьям…

— Впрочем, сынок, — продолжал Аленкар, — в Синтре все божественно. Здесь нет ни одного уголка, который не был бы готовой поэмой. Взгляни вот, какой очаровательный голубой цветочек!

И поэт бережно сорвал цветок.

— Идемте же наконец, — торопил их Карлос, проявляя нетерпение; услыхав от Аленкара о породистой собачке, он теперь был уверен, что «она» остановилась у; Лоренс и он скоро ее увидит.

Они поспешили к дворцу Семи Вздохов, и тут Кружеса постигло разочарование. Он увидел обширный поросший травой двор, в глубине которого небольшой и весьма запущенный, с выбитыми стеклами, дворец гордо возносил над аркой к небесам свой огромный герб. С детства Кружес воображал себе этот дворец стоящим среди живописного хаоса скал, взметнувшихся над долиной, и все это рисовалось ему при свете луны и под звуки гитары… Представший перед ним дворец обманул его ожидания.

— Вся наша жизнь состоит из обманутых ожиданий, — сказал Карлос. — А теперь — вперед!

И он торжественно зашагал через двор, а маэстро, которого не покидало веселье, снова закричал ему вдогонку:

— Вам, разумеется, лучше это знать, сеньор Майа, вы же известный знаток испанок!..

Аленкар, отставший, чтобы закурить папиросу, полюбопытствовал, о каких испанках идет речь. И маэстро рассказал ему о встрече в отеле Нунеса и скандале, учиненном Кончей.

Они шли по одной из боковых аллей, зеленой и тенистой, где царила глубокая, как в монастырской галерее, тишина. Двор выглядел заброшенным, трава здесь росла буйно и вся пестрела сверкавшими на солнце златоцветом и белыми ноготками. Ни один лист на колыхался; сквозь ажурные кроны солнце бросало снопы золотых лучей. Синева неба казалась еще более высокой от сияющего безмолвия; и лишь время от времени среди каштанов раздавалось мерное и сонное кукование.

Дворец, с его покрытой ржавчиной оградой, каменной резьбой, источенной дождями, тяжелым претенциозным гербом, затянутыми паутиной окнами, разрушенной кровлей словно был оставлен умирать медленной смертью в этом зеленом уединении; он словно покончил счеты с жизнью с тех пор, как из нее исчезло изящество треуголок и шпаг, а пышные дамские кринолины перестали касаться этой травы… Кружес описывал Аленкару, какой вид был у Эузебиозиньо, когда тот с чашкой кофе отправился просить прощения у Кончи; поэт в своей широкополой панаме, слушая его, поминутно нагибался, чтобы сорвать очередной цветок.

Пройдя сквозь арку, они увидели Карлоса: он сидел на одной из каменных скамеек и курил, погруженный в свои мысли. Замшелые стены дворца отбрасывали на эту часть террасы глубокую тень; из долины тянуло свежестью и прохладой; где-то внизу слышалось жалобное журчание родника. Аленкар, присев рядом с Карлосом, с отвращением заговорил о поведении Эузебиозиньо. Что за гнусность — притащить этих девок в Синтру! Ни в Синтру, ни в какое другое место… Но уж в Синтру — ни в коем случае! Сам Аленкар, да и все другие, всегда питали благоговение к этим деревьям и их торжественной сени…