Семейство Шалонских(Из семейной хроники)

И сколько было восклицаний, удивления и радости! И кто ни приезжал, всем показывали гостинцы братца-генерала. Все дивились и рассказывали знакомым, а эти знакомые, любопытствуя, приезжали оглядывать гостинцы братца-генерала и дивиться им.

— А вот, Бог даст, и Сереженька навезет гостинцев, — сказала тетушка. — Тогда, Люба, будет твой черед. Братцы сестриц не забывают, как видишь.

— Лишь бы скорее, — вздохнув, заметила матушка.

IX

Вскоре после этого приехала соседка наша мелкопоместная дворянка, посещавшая бабушку очень часто и гостившая по нескольку недель у нас, то с одною, то с другою дочерью, и несколькими сыновьями; она, почитай, полгода живьмя жила у бабушки, кормилась, одевалась и учила детей у нашего дьякона, на бабушкин счет. Катерина Трофимовна Волгина была любима в Щеглове за свою неподдельную оригинальность и природный ум. Поздоровавшись со всеми, поцеловав в плечо бабушку, которую звала она не иначе, как матушка моя, сокровище мое бесценное, перецеловав тетушек и нас всех, уселась она на большой полукруглый диван, стоявший в глубине комнаты, поодаль от бабушки и тетушек. Она вязала чулок так быстро, что спицы мелькали молнией, да и язык ее работал также быстро. Она принялась рассказывать нам новости соседские, как вдруг перервала свои рассказы вопросом:

— А где же Наталья Дмитриевна? Я ее, сударыню, не вижу.

— Дня три назад уехала в Грамово (Грамово было имение бабушки верст за 70 от Щеглова). Я просила ее съездить туда; управляющий писал, что лес торгуют. Она у меня хозяйка, во всем толк знает.

— Как толку не знать при их уме, и, можно сказать, степенстве.

— Что это, — заметила, обидевшись, тетя Саша. — Это о купцах говорят: его степенство.

— Разница, матушка Александра Дмитриевна, разница великая. Его степенство одно, а степенство ее другое — означает ее солидную-проницательность. А разве я приравняю, столбовую-то дворянку, да еще Кременеву, к купцу — чтой-то! Обижаете меня, сударыня.

— Что за обида, — сказала бабушка, — нет никакой обиды. Не взыщи на слове, Сашенька пошутила.

— А когда будет Наталья Дмитриевна?

— Нынче ждали; наверно завтра приедет.

— Вот что! А я им письмецо привезла.

— Какое такое письмо?

— Вот оно, сударыня, — доставая из мешка письмо, сказала Волгина. — Была я намедни в Туле, а почтмейстер, хороший мой знакомый, говорит мне: взяли бы, сударыня, письмо.

— Когда еще оказия будет в Щеглово, неизвестно, а посылать в Алексин — не затерялось бы как. Что ж ему, говорит, письму-то, лежать; вы соседка им, отвезли бы в Щеглово. Я письмо и взяла.

Матушка быстро встала, взяла большое письмо из рук Волгиной и переменилась в лице.

— Маменька, — сказала она, обращаясь к бабушке, — это письмо от братца Дмитрия Федоровича.

— Ну, что ж такое, — ответила бабушка спокойно, — он ей часто пишет.

Матушка вертела письмо в руках.

— Уж не слишком ли часто? Неделю назад пришел от него ящик с подарками и письмом, а теперь опять письмо.

— Ты, Варенька, стала уж не в меру тревожиться. Ящик пришел по оказии, как он сам писал, с гостинцами из города Франкфурта-на-Майне.

— Маменька, я распечатаю письмо; ведь у сестрицы секретов никаких нет.

— Конечно нет, но чужое письмо распечатывать непригоже, — сказала бабушка.

— Разве это чужое — сестрино!

— Старшей сестры, — сказала бабушка серьезно.

— Мне страшно, маменька; не пишет ли он чего об…

— Об Сереженьке? Господь с тобою. Него ты не придумаешь. Племянник Дмитрий под Парижем, как из газет видно, он в государевой свите, а Сереженька идет с полком по Франции. Разве ты не читала в намеднишнем письме, что он его не видал, почитай, во время всей кампании, и имеет об нем вести через других. Да теперь уж и сражений нет.

— Право, я распечатаю.

— Не делай ты этого, не хорошо, да и Наташа смерть не любит этого. Я никогда до ее писем не дотрагиваюсь. Получит, сперва сама прочтет, а потом и нам всегда читает.

— Да, — сказала я, — преинтересное письмо, с описанием городов, читала она мне.

— Кто — она?

— Тетушка.

— Так ты так и говори, Люба; тетушка, говори, а не она, — что такое: она? Невежливо!

Я смутилась замечанием бабушки; не заметила я, что оно было сделано для того, чтобы положить конец разговору с матушкой, который, видимо, бабушке не нравился. Вечер прошел, по обыкновению, в рукодельи и домашних разговорах. Волгина говорила больше всех и старалась заставить нас смеяться, передавая Алексинские вести. Пробило 10 часов. Бабушка встала.

— Ну, прощайте, дети и девочки, прощайте племянницы; спокойной ночи, Катерина Трофимовна.

Все поднялись, подошли, по обыкновению, целовать бабушкину ручку. Она всех нас перекрестила, тоже по обыкновению, и пошла в свою спальню, но воротилась.

— Варенька, отошли письмо в комнату Наташи, вели положить его поставить в ее спальне. Приедет наверно завтра; быть может, и мир заключен.

— Слушаю, маменька, — сказала матушка и отдала письмо Волгиной, которая отнесла его в комнату тетушки.