Семеро братьев

Наконец вышли на широкую поляну и уже увидели на юге усадьбу Турккила, откуда мы отправились в этот трудный поход. И подошли мы к залитому кровью месту, где несколько дней назад медведь задрал жеребца. Хозяин Турккила показал нам его еще до охоты. Глядим мы на следы медвежьего пира, и я скоро приметил, что медведь еще совсем недавно, пожалуй накануне вечером, на заходе солнца, заглядывал сюда, чтобы полакомиться остатками добычи. Я смекнул, что он и сегодня на закате наведается сюда, и решил остаться, чтобы подкараулить его. А остальные пошли в Турккилу готовить ужин. Вот стою я и думаю, голову ломаю, как мне встретить гостя, если на ровной поляне нет ни единого дерева, чтобы залезть на него. Но хитрости нам не занимать, и я нашел-таки способ, да еще какой! Поблизости я увидел смолистый пень, огромный и черный. Корни у него были подмыты вешними водами, на целый аршин приподнялись над землей. Я перерубил топором средний корень, тот, что идет прямо в землю, вытащил его и немного расширил ямку. Вполз я в нее, высунул ружье в сторону кровавой поляны и, прикрытый падежной крепостью, стал поджидать лесного гостя. Вот он вышел из чащобы и впился зубами в разодранную лопатку жеребца. Тут я решил осторожненько всыпать ему свинца в лоб. Но черт побери! Медный затыльник на ружейном прикладе чуть-чуть звякнул об оловянную пуговицу моей куртки, а у медведя слух острый, он сразу поймал этот звук. Как одержимый, бросился он на меня, но я встретил его выстрелом. А медведь знай себе бежит вперед со страшным ревом. Какой треск начался тут над моей головой! Корни заскрипели, земля ходуном заходила, когда он сбросил с меня рогатый пень. Я уж подумал — настал мой последний час, и с ружьем в руке жду, когда передо мной покажется медвежья пасть. Но вдруг возня кончилась, и стало совсем тихо, будто в могиле. Так мне и не пришлось схватиться с медведем. Я подождал еще немножко, а потом сквозь торчавшие корни оглянулся назад. Там лежал мертвый медведь, с вывороченным пнем в лапах, а из груди кровь хлещет. «Вот так штука!» — подумал я, когда опять стоял вольным молодцом под вольным небом. Ведь пень-то с меня слетел чертовски быстро!

Ю х а н и. «Вот так-то!» — сказал Яакко Хэску{68}.

Т и м о. Эх, забери тебя семь кузнецов!

Ю х а н и. Самая ловкая проделка на всем белом свете!

Т у о м а с. Славная проделка. Медведь был матерый, но и вы не дали маху!

Ю х а н и. Ах ты, черный бык!

Т и м о. Дьявол! Больше тут ничего не скажешь. Ну, а потом что?

М а т т и  Т р у т. Что потом — ты и сам можешь догадаться. Выстрел донесся до Турккила, будто стрелял я на дне пустой бочки, и скоро люди облепили поляну, словно комары. А когда медведя притащили домой на длинном шесте, поднялся шум и гам. Здоровенный был зверюга! Когда его подвесили на жердь, в избе стало темно, точно от грозовой тучи на небе. На том и кончился этот день да и вся наша охота. А потом мы выпили.

Ю х а н и. И обмыли богатую добычу?

М а т т и  Т р у т. Вот, вот. В Турккила начали, а у пастора кончили, с пьяными рожами и осоловевшими глазами. Вот как было! Но те дни давным-давно миновали. И я, старик, всегда охотно вспоминаю лучшую пору своей жизни и охотно о ней рассказываю.

А а п о. А мы охотно слушаем.

Ю х а н и. Рассказывайте хоть до рассвета — мы и про сон забудем.

М а т т и  Т р у т. Нет, нет. Мне в свою развалюху ковылять пора, да, да, пора. Оставайтесь с богом, братья!

Ю х а н и. С богом, уважаемый Матти!

А а п о. Будьте здоровы да почаще заглядывайте к нам!

И Матти, с топором на плече, отправился в свою избушку на заросшем кустарником косогоре, поодаль от деревни. А братья улеглись: надвигалась уже темнота, и в маленькие окошки едва пробивался слабый вечерний свет. Но долго еще в их головах витали горячие думы, отгонявшие бодрящий сон. Братья вспоминали рассказы Матти Трута о полярной тундре, о волшебном тумане и колдовских стрелах, которые с шипением рассекают ночную тьму. И, подобно этим огненным стрелам и вспышкам ружейных выстрелов, в сердцах их вспыхнули необычные думы и желания. Больше всего их прельщал журавль, птица с умным взглядом, чей крик раздается на безбрежных северных топях. Братьям казалось, что они уже ощущают нежное тепло устланных пухом гнезд с яйцами, укрытых под кустиками голубики. Быть там, стрелять в этих красавцев с длинными шеями и опустошать их гнезда — вот чего жаждали теперь они. Торжественная суровость северных болот совсем заворожила их.