Семеро братьев

Долго он сидит в размышлении, изучая и эту удивительную шапку, и нарост, и изогнутый можжевельник. «И как только сотворила вас природа? Что изогнуло этот можжевельник?» И, опустив голову на старый, заросший травой муравейник, он пытливо смотрит на вершины деревьев, на плывущие облака, размышляет о премудростях мироздания. Издалека, с поляны Импиваары, доносятся удары кольев по деревянному кругу. Лаури силится отогнать все думы и уснуть, но сон упорно бежит от него. Однако на такие случаи у Лаури есть испытанное средство. Он обычно воображает себя маленьким кротом, который копошится в своем тихом подземном царстве и наконец засыпает на песчаном ложе; иногда Лаури представляет себя мохнатым медведем, спящим в мшистой берлоге под корнями ели, — пусть наверху бушует зимнее ненастье. Стоит Лаури подумать о таком, и сон почти всегда смыкает его веки. Вот и сейчас он вообразил себя кротенком, что возится глубоко под землей.

Он уснул, а сон продолжает его причудливые думы. Ему кажется, будто все его тело вдруг сжалось в комок, и он превратился в бархатистого крота: глаза стали крошечными, руки раздались в широкие лапы — и крот, копошащийся под корнями ели, был готов. Роя и копая, он пробрался вверх по прогнившей сердцевине сосны и, поднявшись до самой вершины, увидел, что сидит в гнездышке из мха в той самой ветвистой шапке, которую он только что срубил. «Здесь хорошо, я навсегда тут останусь», — подумал он, поглядывая своими узкими кротовьими глазками из маленького окошка. Он видел под собой мрачный мир, окутанный печальным осенним сумраком. Он видел и крутую Импиваару, но она была в такой безбрежной дали, что холодело сердце. Среди вечернего леса стояла там унылая изба; за нею, на гулкой поляне, Лаури увидел своих дорогих братьев, катавших вместе с пастором круг. И горькие рыдания подступили к горлу Лаури, но слезы застыли в тревожном бессилии.

Лаури все смотрел на Импиваару. По всей поляне длинной полосой были расстелены сырые бычьи шкуры, и по ним-то и катился гудевший круг. Братья лихо размахивали кривыми березовыми кольями, но еще отчаянней махал своим священным мечом пастор. Меч этот был выкован из крепчайшей стали, из старых конских подков — так похвалялся сам пастор; гордо потрясая в воздухе оружием, он то и дело колотил им по дубовому щиту христианской веры, что висел на левой стороне его груди.

А вспотевшие игроки все махали кольями, круг беспрерывно носился взад и вперед, и далеко слышались гул и удары. Но вдруг пастор заметил, что круг — вовсе не обыкновенный деревянный круг, а букварь с красной обложкой — им-то теперь и играли братья. Пастор разгневался и разразился проклятиями, призывая на голову братьев геенну огненную. Потом взмахнул своим сверкающим мечом на восток и на запад, на север и на юг, громко воскликнул: «Эйя, Эйя! — и сразу же со всех сторон нагрянули черные грозовые тучи, со страшной быстротой приближавшиеся к несчастной Импивааре. Тысячи вихрей налетели на братьев и, столкнувшись, подхватили их с собою. И вскоре, поддерживаемые крыльями ветра, шестеро братьев уже неслись по воздуху. Спутавшись в один клубок, окутанные пылью и тучами, они вертелись, словно веретено в умелых руках пряхи.

А Лаури, в обличье крота, с ужасом смотрел на это из своего гнездышка на покачивающейся вершине сосны. Он видел, как из кружащегося вихря высовывались то руки, то подбородок, очень похожий на массивный подбородок Юхани, а то вдруг мимо него проносилась вверх чья-то взлохмаченная голова. Но тут пастор опять ударил мечом по дубовому щиту, и вся громада туч отпрянула, помчалась прямо на бор, где в своей высокой колыбели покачивался Лаури. И от этого его маленькие кротовьи глазки полезли на лоб. Однако буйный вихрь пронесся мимо, и жалобные стоны и вопли братьев кончились так же внезапно, как и начались. Да, вихрь пронесся мимо, но с какой бешеной скоростью! Лес шумел и грохотал, как тысяча водопадов, с треском повалилась сосна, на вершине которой сидел Лаури, и он в страшном испуге наконец проснулся. Пронзительно вскрикнув, он вскочил на ноги и чуть не с плачем громко взмолился: «Господи, помоги бедному человеку!» Долго озирался он, не в силах понять, где находится. Но наконец пришел в себя, особенно когда увидел рядом свои находки: изогнутый можжевельник, березовый нарост и макушку сосны, мохнатую как шапка турецкого султана.

Взвалив ношу на плечи, он с топором под мышкой зашагал к Импивааре и решил больше никогда не воображать себя бессловесной тварью, раз бог создал его разумным человеком. Так рассуждая, он шел все дальше, пока его взор не привлекла маленькая березка возле каменистой тропы. «А что из нее выйдет? Э, славный крюк для оглобли», — подумал он, взмахнул раз-другой топором — и вскоре на плече у него прибавилась еще березка. И с этой ношей он опять продолжал путь. Спустя некоторое время Лаури стоял уже на краю поляны, в угрюмом молчании посматривая на лихую игру братьев.