Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

Анна Сергеевна от надела отказалась: с нее хватит и того, что выросло на приусадебном участке. Ячмень она сжала, сама валиком обмолотила. И в землю зерно попрятала от немцев. На год ей хватит, а там, бог даст, и война кончится. Осталось только картофель выкопать. А ячмень уродился славный. И картошка неплохая. Скотины, жалко, нет. Хотя б поросеночка или козу. Да что ж поделаешь, придется с хлеба на картошку перебиваться. Лук есть, капуста будет, огурцов немножко. Где-то еще припрятано четыре куска сала. По праздникам можно суп приправить да сиротку подкормить. Исхудала девочка - не привыкла к деревенской еде. Прокопиха и не знает, чем кормить Бэлочку. Считай, и живет на одних яблоках да сливах. Яблок у Прокопихи порядочно. Белый налив и титовку уже сняла, на чердак положила. Это для девочки. Из слив варенья наварила, в погреб запрятала. Тоже для ребенка. Антоновку еще не трогала - не время - пусть зреет. Потом можно будет в капусте заквасить и на чердаке заморозить. Пускай ест на здоровье. Ребенок, да к тому ж городской. Не то что свои деревенские. Эти все съедят, что ни дашь.

Бэла из дому выходит редко, чтоб на глаза полицаям или немцам не попасть. Свои - ничего, в селе уже все знают, что у Прокопихи живет девочка, догадываются, что никакая она не племянница и не родственница Глебовым, а просто сиротка из города, родителей ее - евреев - фашисты куда-то увезли. Свои не донесут. Напротив, жалеют девочку. Приходят бабы, тайком приносят Прокопихе кто что - кто стакан меду, кто крынку молока, кто творогу. А одна принесла большой кусок пожелтевшего прошлогоднего сала.

- Зачем ты, Прасковья, у тебя свои дети? - отказывалась Прокопиха.

- Бери, Ганна, мои как-нибудь: им что сало, что картошка. Умирать - так все вместе умрем.

- Спасибо тебе, Прося, может, бог даст, и не умрем, - трогательно поблагодарила Прокопиха.

- Ну как она? Тоскует? - Прасковья кивнула на дверь второй комнаты, где была Бэлочка.

- Первые дни очень горевала. Все плакала. Одна боялась оставаться в хате. Я или на огород выйду, или на речку, или по дрова в лес пойду - вернусь, а она плачет. "Что ты, говорю, деточка, ты ж не бойся, никто тебя не тронет, мою славную". А она говорит: "Домой хочу, к маме хочу!" И еще больше в слезы. Убивается. Еле-еле успокою ее, возьму на руки, приласкаю, сказку расскажу. А сказки ой как любит слушать! И все просит: "Расскажи, тетя, еще. Только страшные не надо". Без сказки не уснет. А то и сама мне станет рассказывать. Да такие интересные, что я никогда и не слышала.

Ночи становились длинней и прохладней. Реже появлялось солнце, чаще хмурилось небо, с деревьев падал лист, а в палисадниках увядали георгины и золотой шар.

Все реже заглядывали в Микитовичи полицейские Грач и Драйсик. Чаще люди стали говорить о партизанах. И Анна Сергеевна разрешила Бэле выходить в сад. Девочке действительно было тоскливо сидеть одной в хате. Анна Сергеевна копает в огороде картофель, а Бэла играет под яблонями, собирает сбитую ветром антоновку, ловит муравьев и улиток. Однажды прибежала из сада на огород взволнованная:

- Тетя Аня! Смотрите, кого я поймала!

Осторожно разжала маленькие ладошки, и Анна Сергеевна увидела в руках девочки обыкновенного лягушонка. Мыши и лягушки всегда вызывали у Прокопихи чувство брезгливости, но сейчас она не закричала испуганно, как бы закричала на Емельяна в подобном случае, а только сказала:

- Ай-яй, дитятко, зачем же ты эту гадость в руки берешь? Брось ее, она нехорошая, противная.

- Нет, тетя Аня, она хорошая, маленькая и совсем не кусачая, - весело возразила девочка. И Анна Сергеевна впервые увидала в больших темных детских глазах искорки радости. И от этих искорок на душе Прокопихи вдруг потеплело, расцвело, и она, скрестив на груди землистые руки, молча смотрела на девочку новым, оттаявшим взглядом, полным умиления и внезапной радости, и улыбалась во все свое серое осунувшееся, иссеченное мелкими морщинами лицо. Пожалуй, нет большего горя и душевной боли, чем видеть страдания детей, будучи не в силах помочь им, и нет большей радости на земле, чем разделять детскую радость, слышать звонкий задорный смех ребят, видеть цветущие забавные мордашки, их глазенки, полные беззаботного счастья и наивного озорства.

Потом весь остаток дня Бэлочка забавлялась в саду с этим лягушонком, строила ему на грядках домик и очень огорчилась, когда лягушонок не пожелал жить в домике и куда-то ускакал.

Вечером перед сном донимала Прокопиху:

- Он найдется? Он в домике будет спать? Я ему там постельку постелила. А его никто не раздавит?

Она искренне беспокоилась за судьбу маленького лягушонка, такого беспомощного и безобидного. И Анна Сергеевна подумала: "Жаль, кошку уничтожили проклятые полицаи. А то бы забавлялось дите". И пообещала:

- Я тебе котеночка принесу. Хорошенького, маленького. Ты будешь с ним играть, молочком кормить…

И тут же с огорчением вспомнила, что молока в доме нет и котенка кормить нечем. Но Бэлочка уже ухватилась за обещание Анны Сергеевны и атаковала вопросами: