Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

Медовый месяц скоро кончился, - пожалуй, не столько медовый, сколько винно-кровавый. Пресыщение от крови и вина наступило довольно быстро. Все чаще Галю что-то мучило, что-то бесформенное, неуловимое, беспричинно-тревожное не давало ей покоя. То не был голос вдруг пробудившейся совести: Галя сама считала, что в ее положении совесть - штука вредная, излишняя обуза, и она постаралась сбросить с себя этот груз. Просто ее мучили по ночам кошмары. Она видела перед собой лица тех двоих, ею расстрелянных. Один был пожилой, рыжеусый, худой, с жилистой шеей и необыкновенно печальными глазами. Он работал слесарем на аэродроме. Галя знала - у него было трое детей. Он умирал без слов, без единого звука. И была такая бездонная, нестерпимая тоска в его глазах, глядящих прямо в дуло Галиного пистолета, что она не выдержала этого взгляда и поспешила спустить курок. Второй был молодой, рослый, красивый парень. Умирая, он швырнул ей в лицо тяжелые, как булыжник, слова:

- Какая волчица родила такую змею? Когда наши придут, тебя повесят!..

Он хотел сказать "первой на сухой осине", но она не дала ему договорить, выстрелила в лицо и, когда он упал, залившись кровью, сказала по-немецки, засовывая пистолет в кобуру:

- Жаль, шкурку испортила. Симпатичный парень.

- У тебя дурной вкус, крошка, - ревниво заметил Хофер.

- А разве ты сам себе не нравишься? - кокетливо улыбнулась Галя, подставляя Хоферу губы.

Больше она не расстреливала, Хоферу объясняла:

- Не люблю покойников, они мне по ночам снятся.

Когда штурмбанфюреру Кристиану Хоферу доложили, что убит у себя на квартире его агент Лев Шаповалов, он пожелал немедленно и лично допросить убийцу. Женю Титову ввели в кабинет со связанными руками. Пистолет, который ей дал Анатолий Шустриков и из которого она стреляла в провокатора, положили на письменный стол перед штурмбанфюрером вместе с анализом отпечатков пальцев на нем. Не глядя на Женю, словно ее вообще не было здесь, Хофер неторопливо погасил сигарету, смяв ее в пепельнице, кивнул конвойному эсэсовцу, чтоб он удалился, и стал рассматривать анализ отпечатков пальцев. Вид у Хофера был вялый, равнодушный, во всех его движениях и жестах, скупых, ленивых, сквозила апатия и усталость человека, которому осточертела его собачья служба и вообще все на свете. Это была игра, рассчитанная на Женю, которая внимательно изучала холеное, в здоровом румянце лицо Хофера, освещенное холодным блеском недобрых маленьких глаз. Женя мельком взглянула на сидящую на мягком кожаном диване Галю Шнитько и поймала во взгляде девушки, одетой в гестаповскую форму, иронию и любопытство молодой хищницы. Женя подняла голову и выпрямилась, уставившись печально-ожесточенными глазами в стену, на которой висел портрет Гитлера. Стена казалась ей огромной и какой-то голой, а тот, в рамке, с кирпичиком черных усов и прядью волос, закрывших половину лба, маленьким, похожим на крысу. Женя не заметила, как Хофер быстро взглянул на Галю и взглядом дал команду начинать допрос.

Галя бесшумно встала, так же тихо и незаметно подкралась к Жене сзади и, положив ей руку на плечо, процедила небрежно:

- Фамилия, имя, отчество?

Еще по пути сюда Женя дала себе слово не разговаривать со связанными руками. Где-то она читала или смотрела в кино, что так поступали настоящие борцы, сильные и смелые. Резким движением плеча она попыталась сбросить ненавистную руку и потребовала:

- Сначала развяжите мне руки.

Галя ухмыльнулась и перевела ее слова. Хофер кивнул, не поднимая на Женю холодных глаз. Галя достала из кармана тужурки финский нож и ловко разрезала веревку на руках Жени. Затем повторила свой вопрос. Женя ответила:

- Емельянова Любовь Ивановна.

- Где живешь?

- В Ярославле.

- Почему оказалась в нашем городе?

- Ездила к бабушке на каникулы.

- Где живет бабушка?

- В Минске.

- Адрес?

- Ленина, пять, квартира восемь.

- Фамилия?

- Бабушки?

- Ведьмы! Кого же еще! - повысила голос Галя. Она атаковала вопросами без передышки, и Женя отвечала без запинки заранее придуманное. Никакой бабушки в Минске у нее не было. Она знала, что в столице Белоруссии где-то в центре города должна быть улица Ленина, - в каждом крупном городе есть улица, носящая имя Ильича, слышала, что Минск, особенно центр его, дотла разрушен фашистской авиацией, и вряд ли уцелел дом номер пять. Поди проверь. Впрочем, она не подумала, что могли уцелеть домовые книги. Женя ответила с достоинством:

- Фамилию ведьмы не знаю, а бабушки - Глебова Анна Сергеевна.

Почему именно это имя пришло ей на язык, Женя не могла объяснить. Впрочем, в объяснении здесь не было нужды. Сейчас она пыталась догадаться, понимает ли стоящий перед ней фашист по-русски и кто такая эта девушка - русская или немка? Какова ее здесь роль, что она за человек?

Галя подошла к столу, не садясь, а наклонившись рядом с Хофером, что-то записала на листке бумаги - Женя решила, что записывает адрес и имена, - потом, резко вскинув на Женю иронический взгляд, сказала, щуря улыбчивые глаза: