Семья мадам Тюссо

— Жанна! Юлиан! Подойдите ко мне, слышите?

И оба подскочили со стульев, как школьники, затолклись у двери. Юлик успел прошипеть злобно, когда гуськом шли по коридору в сторону спальни:

— Почему дверь на кухню неплотно закрыла? Слышно же все, наверное.

— А кто тебя заставлял орать? — таким же злым шепотом ответила Жанна. — Я нормально говорила, а ты орал как резаный… Конечно, мама все слышала.

Вошли в спальню с виноватыми лицами, Юлик спросил первым, стараясь придать голосу интонацию деловой озабоченности:

— Ты нас звала, мам? Тебе что-нибудь нужно?

Елена Максимовна, не моргнув, потрясенно смотрела на сына. Потрясение было явно преувеличенным, скорее для острастки, чтобы сын глубже нырнул в пучину осознания собственного ничтожества. Еще к потрясению прилагалась пауза — довольно длительная. В паузе предлагалось гореть стыдом и корчиться совестью, и снова нырять в пучину. В детстве, помнится, во время такой материнской паузы они с успехом все это и проделывали.

— Значит, не надо тебе такого добра, да, Юлик? С головой накрыло, по самое ничего? Не можешь за матерью горшки выносить?

— Мам… Ну ты же знаешь мою семейную ситуацию, зачем к словам придираешься… — вяло проговорил Юлик, усаживаясь на подлокотник пухлого кресла. — Ну, сказал неправильно, да… Не обижайся…

— Я не придираюсь к словам, Юлиан, и я прекрасно знаю твою семейную ситуацию, в которой ты сам виноват, между прочим. Никто не заставлял тебя жениться на этой хабалке, сам в петлю влез. Ты ведь даже со мной не посоветовался, помнишь? Объявил о женитьбе постфактум… Просто сбежал… Ты даже вещи собрал, когда меня дома не было, Юлик. Я прекрасно помню, как все это было. А теперь кричишь и жалуешься, и пеплом голову посыпаешь. Что, разве не так все было?

— Да. Было, мам. Потому что ты бы меня не пустила. Потому и сбежал.

— Ну, так и радуйся, что сбежал! Чего теперь-то не радуешься? Сидишь на моей кухне и жалуешься, что тебя чужое дерьмо с головой накрыло!

— А я не жалуюсь! Я… Не в том контексте…

— Да, я все слышала. Я все поняла, Юлик. Ты не можешь переехать к матери, тебе противно выносить горшки. Другое дело — каково мне все это слышать. Мне, твоей матери. Я видеть тебя не могу после этого, понимаешь? Ужасно горько видеть и осознавать, кого я вырастила! Сына-предателя, сына-подлеца!

— Ну, если так… Я вообще могу уйти… — пробурчал под нос Юлик, разглаживая ладонью штанину на пухлой ляжке.

Видимо, ему очень понравилась эта мысль — обидеться и уйти. Главное — не терять времени, не дать маме опомниться. Надо встать и уйти, и чем быстрее, тем лучше! С обиженным лицом! И дверью не забыть хлопнуть! И решить разом проблему!

Все это он и проделал — довольно резво. Жанна стояла в прихожей, лепетала что-то и нервно заламывала руки, пока он искал куртку и одновременно старался всунуть ноги в ботинки. Он не стал ее слушать. Даже прощаться не стал. Зато хлопнул дверью — от всей души. Осознай до конца, мама, какого подлеца вырастила! Успехов тебе в осознании! А подлец пошел дальше жить свою подлую никчемную жизнь!

Жанна всхлипнула, закрыла глаза, устало прислонилась к стене. Постояла так несколько секунд, сдерживая слезы и соображая, что делать дальше. Потом шагнула к своей сумке, нашарила в ее недрах телефон, кликнула номер Макса. Когда он ответил, заговорила тихо:

— Привет… Это я. Ну как ты? С работы едешь, наверное?

— Да, еду. В пробке стою. А ты как? Устала?

— Да как я могу быть, сам все понимаешь. Да, устала, конечно.

— Ночевать у мамы останешься или приедешь?

— Нет, нет, ночевать не останусь! Я приеду, но поздно, наверное. Сделаю все дела, подожду, когда мама уснет… Нет, нет, я обязательно приеду!

— Значит, весь вечер тебя не будет… Понятно…

— Да, придется тебе самому себе ужин организовать, Макс. Я все сейчас расскажу, слушай… В холодильнике кастрюлька есть, красненькая такая, с голубыми цветочками, там котлеты. Сам разогрей, ладно? И салатик порежь… Посуду можешь не мыть, просто в мойку забрось, я приеду и вымою. Ну, давай… Я приеду… Целую, пока.

Поговорила, прижала тельце телефона к горячей щеке. Закрыла глаза, улыбнулась через дрожание губ.

Сунув телефон в сумку, развернулась, шагнула по коридору в комнату матери. Елена Максимовна встретила ее печальным сарказмом, и Жанна вздохнула, догадавшись, о чем пойдет сейчас речь. Слух у Елены Максимовны был отличный.

— Что, доченька, с любовником по телефону шепталась, да? Я так поняла, у любовника ужина нет? Надо же, незадача какая.

— Он не любовник, мама.

— Да? А кто же? Очередной Карандышев?

— Нет. Не Карандышев.

— Стало быть, кандидат в мужья? Правильно я понимаю?

— Да, мам. Правильно.

— А он в курсе, что ты его назначила кандидатом в мужья? Сдается мне, доченька, что он об этом даже не подозревает.

— Мам, ну зачем ты так?..

— А затем. Ты что, совсем голову потеряла, не соображаешь ничего? Если ты в людях не разбираешься, так меня послушай. Он не женится на тебе никогда, это же очевидно. И не возражай. Нечего тебе возразить! Хорош потенциальный зять, если даже на похороны не явился! Неужели тебе это обстоятельство ни о чем не говорит?