Семья мадам Тюссо

— Он не мог, мама. У него были причины.

— Запомни раз и навсегда эту истину, дочь… Не бывает причин, чтобы на похороны не прийти. На свадьбу можно не ходить, а на похороны… У его женщины отец умер, а он… Дома сидит и слушает по телефону, в какой кастрюльке котлетки. Да неужели ты после всего этого к нему побежишь?

Елена Максимовна выдохнула на гневной ноте и снова с шумом вдохнула, ожидая от дочери ответа. Хотя ответить Жанне было нечего. Мама была права, что ж. Во всем права. Но правда эта была сродни секрету Полишинеля, и потому ценности из себя никакой не представляла. Более того, она была ужасно неуместной, как алмазная брошь на старой телогрейке.

— Чего молчишь? Я не права? Или тебе возразить нечего? — требовала ответа мама, учуяв ее смятение.

— Я не знаю, что тебе ответить, мама. Я лучше помолчу, можно?

— Ну-ну… Давай, помолчи. Хотя твое молчание — тоже ответ. Что, очень замуж хочется, да? Именно за этого?.. Который тебя не хочет? Но ведь это так стыдно, дочь.

Жанна мотнула головой, с трудом сглотнула слюну через окаменевшее горло. Хотела ответить, но не смогла, закрыла лицо нервно подрагивающими ладонями. Елена Максимовна глядела на нее с победной жалостью, грустно качая головой. И вздрогнула, когда дочь неожиданно отняла руки от лица, заговорила торопливо и слезно, проглатывая концы слов:

— Да, мама, я очень хочу за Максима замуж! Да, я очень хочу нормальной женской судьбы! Детей хочу, дом… Неужели я не вправе всего этого хотеть, а? Несмотря на правду, кривду и другие очевидные обстоятельства? Ведь они всегда есть, эти обстоятельства, и не одни, так другие, никуда от них не денешься! Я очень, очень хочу за него замуж. Я не могу взять и уйти от него.

— А как же я, доченька? Что будет со мной? Ты обо мне подумала? Неужели ты можешь выбирать между родной матерью и каким-то?.. Не знаю его имени и знать не хочу.

— Я не делаю выбора, мама. Я ищу выход. Я хочу остаться с Максом, но и тебя оставить без помощи я не могу, ты же это прекрасно понимаешь. И я не оставлю тебя. Кроме меня — некому… Но я что-нибудь придумаю, как нам быть. Я обязательно придумаю. Можно я окно приоткрою? Ужасно душно в комнате.

Жанна шагнула к окну, приоткрыла фрамугу, начала жадно вдыхать сырой холодный воздух. Елена Максимовна слегка поежилась, натянула до подбородка мягкий шерстяной плед, заговорила недовольно:

— Ага, придумаешь ты… Вон, Юлиан уже придумал, как ему быть. Ушел и дверью хлопнул. Интересно, какой выход придумаешь ты. Учти, в дом старчества я не пойду. Ни при каких обстоятельствах, учти! Да и не возьмут, у меня дети есть! А у детей есть обязанности, в конце концов! Ты моя дочь, и ты обязана обо мне заботиться. Ты должна жить рядом со мной, ты моя дочь! Должна, слышишь?

Если бы Елена Максимовна видела в этот момент лицо Жанны, она бы не распалялась эмоциями. Она бы очень удивилась, обнаружив на лице дочери непотребное количество явного и злого отчаяния, очень злого и неуправляемого, готового — впервые в жизни! — облечься в жесткую отповедь под названием «я тебе ничего не должна».

Наверное, получилась бы достойная отповедь с необходимыми доказательствами и всякого рода обоснованиями. Много их накопилось, только память ковырни, встряхни ее, как пыльный мешок, и они посыплются из «недетского» детства, из потной, надрывной до изнеможения юности, дальнейшей постылой жизни. Сколько больших и мелких обид хранит память! Сколько унижения, недовольства, насмешливого пренебрежения. И как хочется повернуться и выбросить из себя хотя бы это — «я тебе ничего не должна»! Нет, не объявленной войной, но хотя бы знаком протеста! И как обидно, что духу не хватит. А у кого его хватит — сказать такое матери, не встающей с постели?

В дверь позвонили, и Жанна бросилась на звонок, будто в нем было ее спасение. Самый проверенный метод спасения — это бегство. Всегда ведь можно сбежать, хотя она и сама не поняла, от чего бежит — от искушения, от отчаяния или от собственного трусливого духа.

Открыла дверь, улыбнулась дежурно, глядя в незнакомое мужское лицо — ошибся дверью, наверное.

— Здравствуйте… — задумчиво проговорил мужчина и замолчал, со странной улыбкой ее разглядывая.

— Вы кого-то ищете, наверное? — вежливо уточнила она.

— Вы Жанна? Или… Я ошибаюсь? — неуверенно переспросил мужчина.

— Да, я Жанна. А вы?..

— А я Марк. Ты меня не узнала, конечно же. Столько лет прошло.

— Марк?! Вы — Марк? Нет, нет… Этого не может быть.

— Да отчего же? — вдруг развеселился мужчина, видя ее смятение. — Отчего же не может быть? Вот он я, Марк Сосницкий, могу паспорт показать! Хотя я тоже бы тебя не узнал, Жанна… Никогда бы не узнал.

Она уже пятилась от двери, мотая головой и прижимая ладони к горлу. Проснулся внутри и дал о себе знать установленный с детства запрет на произнесение этого имени — Марк Сосницкий. А к запретам она привыкла. Если нельзя, значит, нельзя. Значит, никакого Марка Сосницкого в природе не существует.

Хотя тут же встряхнулась, взяла себя в руки. То есть переместила их от горла под грудь, сплела нервной кралькой, выдавила из себя первое, что пришло в голову: