Семья мадам Тюссо

Марк тихо засмеялся. Но смех его не был обидным, наоборот, располагал к дальнейшему разговору.

— Наверное, проклинал меня, пока счастливым гомо сапиенсом не стал? — спросила тоже насмешливо. Но Марк ответил вполне серьезно:

— Трудно ответить однозначно, тетя. Одно могу сказать с полной уверенностью — сейчас никакой обиды уже нет.

— Не ври… Не верю я тебе, так не бывает. Знаю, что виновата перед тобой, большой грех на мне, я и не пыталась его замаливать. Бог все равно меня не простит, и у тебя прощения просить не буду, не надейся. И тебе не поверю, что простил. Такое не прощают.

— Прощают, тетя. Прощение дает силу и мудрость, а гордыня отнимает последнее.

— Гордыня? Отнимает последнее? Это ты на мою немощь сейчас намекаешь?

— Ну, что вы… я вовсе так не сказал. Но каждый слышит то, что сам о себе подсознательно думает.

— И все равно — не буду я просить у тебя прощения. Не жди. Тем более оправдание у меня есть — я мать. Я пыталась спасти своего ребенка. А ты… А ты был не родной.

— Не надо, тетя. Хватит. Не надо ворошить прошлое. Сейчас уже все другое. Я другой, вы другая, и время другое, и жизнь.

— Зачем ты приехал, Марк? В смысле — зачем сюда пришел? Ведь мог и не заходить, а сразу в гостиницу.

— Я хотел вам помочь. Правда. Дядя Коля позвонил и рассказал, как вам плохо. А сейчас, когда такое горе случилось, тем более.

— Да, Марк, у меня горе, я мужа похоронила. Только слез почему-то нет. Странно, что их нет. Внутри сухо и горячо, как в пустыне, и ничего не чувствую. Устала, наверное. Ты иди, Марк. Иди, тебя жена ждет. Потом еще поговорим… Время для разговоров найдется, я думаю. И Коля мне давеча приснился, так же сказал.

— Да, я пойду… — Марк поднялся из кресла. — Постарайтесь уснуть, тетя. Спокойной ночи.

— Это уж как получится, Марк.

— До завтра.

* * *

Елена Максимовна проводила взглядом Марка, и, как только он закрыл за собой дверь, устало закрыла глаза. Она знала, что не будет никакого сна. Даже само пожелание «спокойной ночи» прозвучало кощунственно. Какой сон, когда столько всего навалилось?! Пора забыть о спокойных ночах. Не зря в народе говорят: пришла беда — открывай ворота. Еще и Марк настоящей бедой свалился на голову! За что? Разве ей мало собственной болезни и смерти мужа?

И в голове один и тот же клубок сердитых мыслей, все вертится и вертится, не переставая. Как заведенный. Если бы не Марк, не уехала бы Жанна, осталась бы с ней как миленькая. Никуда бы не делась! Выбора бы у нее не было! То есть сделала бы правильный выбор, не стала бы служить попусту этому своему… Да разве для этого дочь растишь, чтобы ее как подстилку и служанку использовали?

А, да что уж теперь… Надо разорвать этот клубок, чего его мотать попусту. Ничего не изменишь, дело сделано. Жанна при службе, а Марк здесь. Расположился, как у себя дома. Душеспасительные беседы ведет. Разглагольствует на темы добра и зла, о прощении толкует. И ничего не поделаешь, приходится выслушивать. Ему теперь можно, конечно. Это она на щите, а он со щитом. Наказание для нее — этот Марк.

Знала бы, что все так получится, не взяла бы его тогда из детдома. И потом бы не соблазнилась на грех, все равно бы вытащила Юлика из той страшной истории. А теперь вот оно — возмездие. Явилось, не запылилось в самый бедовый момент.

Ох, как она не хотела его в семью брать! И ведь имела законное право — не хотеть. Потому что — чего ради? Он был для нее никто, и звать никак.

Марик был сыном брата Сережи, с которым они были погодками и росли вместе до школьного возраста. Жили хорошо, и семья была вполне обеспеченной, отец работал главным инженером крупного металлургического комбината. Помнится, соседи в доме уважительно называли ее и Сережу — дети Сосницкого.

В этой квартире и жили, кстати. В этой комнате, где она сейчас валяется, родительская спальня была. По тем временам такая квартира считалась роскошной жилплощадью, не каждая семья могла на подобное трехкомнатное полнометражное счастье рассчитывать. Мама не работала, занималась домом, детьми. Отец редко бывал дома, занятой человек, при должности. Обеспеченная семья, прекрасное счастливое детство, все это у них было. Пока гром среди ясного неба не грянул. То есть пока отец не воспылал страстью к молоденькой секретарше, да так сильно воспылал, что готов был с должностью проститься и переехать с объектом своей страсти в забытый северный городок, на такой же комбинат, но только простым инженером.