Семья Тибо.Том 1

— Потому что её сдерживала Германия. Но с месяц тому назад позиция Германии изменилась, и теперь поведение Австрии начинает внушать серьёзные опасения. Публика об этом и не подозревает.

— Объясните же мне, в чём дело, — сказал, невольно заинтересовавшись, Антуан.

Рюмель взглянул на часы и выпрямился.

— Для вас не будет новостью, что, несмотря на кажущийся союз, несмотря на речи обоих императоров, отношения между Германией и Австрией уже лет шесть или семь…

— Так что же? Разве эти несогласия не являются для нас гарантией мира?

— Неоценимой. Это была даже единственная гарантия.

— Была?

Рюмель с очень серьёзным видом утвердительно кивнул головой.

— Теперь, друг мой, всё это быстро меняется. — Он посмотрел на Антуана, как бы спрашивая себя, насколько далеко можно зайти, разговаривая с ним, и затем процедил сквозь зубы: — И, может быть, по нашей собственной вине.

— По нашей собственной вине?

— Ну да, боже ты мой! Это сложная история. Что вы скажете, если я вам сообщу, что самые осведомлённые люди в Европе считают, будто мы втайне лелеем воинственные намерения?

— Мы? Какая чепуха!

— Французы не путешествуют. Французы, мой дорогой, даже не представляют себе, какое впечатление производит их вызывающая политика, если смотреть со стороны… Так или иначе, но постепенное сближение Англии, Франции и России, их новые военные соглашения, вся дипломатическая игра последних двух лет, — всё это, основательно или нет, начинает беспокоить Берлин. Перед лицом того, что она совершенно искренне называет «угрозами» со стороны Тройственного согласия, Германия внезапно обнаружила, что легко может оказаться в полном одиночестве. Ей хорошо известно, что Италия сейчас только теоретически входит в Тройственный союз. На стороне Германии теперь одна лишь Австрия, и потому в эти последние дни она решила скрепить с нею узы дружбы. Даже ценой значительных уступок, даже ценой изменения внешнеполитического курса. Вы понимаете, в чём тут дело? Отсюда только один шаг до резкого поворота, до признания балканской политики Австрии правильной, быть может, даже до поддержки её, и говорят, что этот шаг уже сделан. И это тем более важно, что Австрия, почувствовав, откуда ветер дует, сейчас же воспользовалась этим, как вы сами видели, чтобы повысить голос. И вот Германия сознательно одобряет дерзкое поведение Австрии, и не сегодня-завтра эта дерзость может дойти бог знает до чего. И вся Европа окажется автоматически втянутой в балканскую распрю!.. Понимаете вы теперь, что при некоторой осведомлённости в делах можно стать пессимистом или, по крайней мере, почувствовать известное беспокойство?

Антуан скептически отмалчивался. Он по опыту знал, что специалисты по внешней политике всегда предрекают неизбежные конфликты. Он позвонил Леону и стоял у дверей, ожидая, когда придёт слуга, чтобы перейти наконец к вещам посерьёзнее, и весьма неблагосклонно поглядывал на Рюмеля, который, увлёкшись своей темой и позабыв о времени, расхаживал взад и вперёд перед камином.

Отец Рюмеля, бывший сенатор, некогда был приятелем г‑на Тибо (он умер как раз вовремя, чтобы не видеть, как сын поднимается по лестнице республиканских почестей). Антуану и прежде нередко приходилось встречаться с Рюмелем, но зачастил он к Антуану, по правде сказать, только в последнюю неделю. И с каждой встречей довольно суровое мнение о нём Антуана становилось всё определённее. Антуан заметил, что сквозь эту неослабную словоохотливость, сквозь скороспелую любезность «влиятельного лица», сквозь интерес к важным проблемам то и дело проскальзывает что-то обывательское, с наивной откровенностью обнаруживая самое обыкновенное честолюбие; честолюбие было, по-видимому, единственным сильным чувством, на какое вообще был способен Рюмель; Антуан считал даже, что оно несколько не соответствует его действительным возможностям, по мнению Антуана, ограниченным. Впрочем, недостаток образования, робость без скромности, отсутствие твёрдости в характере — всё это было ловко скрыто под внешним лоском будущего «великого человека».

Тем временем Леон пришёл за телеграммой. «Ну, хватит на сегодня политики», — сказал про себя Антуан, оборачиваясь к продолжавшему разглагольствовать Рюмелю.

— Так что же? Всё по-прежнему?

Лицо Рюмеля внезапно омрачилось.

Как-то вечером около девяти часов, в начале прошлой недели, Рюмель, бледный, как смерть, появился в кабинете Антуана. Заразившись дня за два перед тем известного рода болезнью, о которой он не решился довести до сведения своего постоянного врача, а тем более кого-либо постороннего («Понимаете, мой друг, ведь я женат, — говорил он, — я до некоторой степени лицо официальное, и моя частная и общественная жизнь так легко может стать жертвой чьей-либо нескромности или шантажа…») — он вспомнил, что молодой Тибо тоже врач, и явился к Антуану, умоляя взяться за лечение его болезни. После тщетных попыток направить его к специалисту Антуан, всегда готовый пустить в ход своё искусство и заинтересовавшийся этим политическим деятелем, наконец согласился.

— Никакого улучшения? Неужели?