Семья Тибо.Том 1

«Здесь» — это была прежняя комната Жака, уже охваченная надвигающимися сумерками, наполненная мраком и тишиной, точно склеп. У Жиз, когда она переступила порог, забилось сердце, и усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы победить своё волнение, приняло, как всегда, форму молитвы, короткого призыва к тому, кто никогда не оставляет без помощи. Затем она машинально опустилась на раскладной диван, на тот самый диван, сидя на котором она столько раз, и в детстве и в отрочестве, болтала с Жаком. Сейчас до неё доносились (из приёмной или с улицы?) шумные всхлипыванья ребёнка. Сама Жиз с трудом удерживалась от слёз: в последнее время они начинали душить её из-за всякого пустяка. К счастью, в настоящую минуту она совершенно одна. Нужно посоветоваться с доктором. Только не с Антуаном. Она чувствовала себя неважно, похудела. От бессонницы, наверное. Это ведь ненормально в девятнадцать лет… С минуту она размышляла о том, какой странной цепью протянулись эти девятнадцать лет: нескончаемое детство в обществе двух стариков, — а потом это великое горе, постигшее её в шестнадцать лет и усугублённое такими тягостными тайнами!

Леон вошёл, чтобы зажечь свет, и Жиз не решилась сказать ему, что ей приятнее окутывающая её полумгла. В комнате, которая теперь осветилась, она узнавала каждый предмет меблировки, каждую безделушку. Чувствовалось, что Антуан, из уважения к памяти брата, сознательно ничего не тронул; но с тех пор как эта комната стала его столовой, все предметы переместились, переменили своё назначение, всё приняло совсем другой вид: посреди комнаты стоял раздвинутый обеденный стол; на письменном столе, уже не выполнявшем своего прямого назначения, между хлебницей и компотницей красовался чайный сервиз. Даже книжный шкаф… Прежде эти зелёные занавески за стёклами не задёргивались. Одна из занавесок была слегка отодвинута, и Жиз, наклонившись, увидела блеск посуды; Леон, очевидно, сложил все книги на верхние полки… Бедный Жак! Что бы он сказал, если бы увидел свой книжный шкаф превращённым в буфет!

Жак… Жиз ни за что не хотела думать о нём как о мёртвом. Она не только не изумилась бы, если бы он вдруг появился в дверях, но даже, напротив, чуть ли не каждое мгновение ждала, что он вот-вот предстанет перед ней; и это суеверное ожидание, длившееся уже три года, повергало её в какое-то полу-бредовое состояние, восторженное и вместе с тем подавленное.

Здесь же, среди этих знакомых предметов, воспоминания обступили её со всех сторон. Она не смела подняться; она едва дышала, боясь поколебать воздух, нарушить торжественность этого безмолвия. На камине стоит фотография Антуана. Взор Жиз останавливается на ней. Она вспоминает день, когда Антуан подарил эту карточку Жаку; точно такую же получила и Мадемуазель; она там, наверху. Это Антуан, каким он был прежде, тот Антуан, которого она любила как старшего брата, который так поддерживал её все эти годы, когда она столько пережила. С тех пор как Жак исчез, она так часто спускалась к Антуану поговорить о нём! Сколько раз уже она едва не выдала ему свою тайну! А теперь всё изменилось. Почему? Что между ними произошло? Ей трудно установить что-либо определённое. Вспоминается лишь короткая сцена, которая разыгралась в июне, накануне её отъезда в Лондон. Антуан, казалось, потерял голову, узнав о неизбежности разлуки, тайной причины которой он не мог разгадать. Что же именно он ей сказал? Она как будто поняла, что он любит её уже не только как старший брат, что он думает о ней «по-другому». Возможно ли это? Может быть, она всё это сама выдумала? Но нет, даже в письмах, которые он писал ей, двусмысленных, слишком нежных и полных недомолвок, она не могла обнаружить тихой привязанности прежних лет. И вот, вернувшись во Францию, она стала инстинктивно избегать его и за эти две недели ни разу не поговорила с ним наедине. Чего он хочет от неё сегодня?

Она вздрагивает. Вот и Антуан: это его быстрые, мерные шаги. Он входит и, улыбаясь, останавливается. Лицо немного усталое, но лоб ясен, глаза счастливые, оживлённые. Жиз, совсем было обессилевшая, приходит в себя; достаточно Антуану показаться, и кругом словно растекается часть его жизненной энергии.

— Здравствуй, Негритяночка! — говорит он с улыбкой. (Это очень давнее прозвище; его придумал в один прекрасный день, будучи в хорошем настроении, г‑н Тибо ещё в те времена, когда мадемуазель де Вез, вынужденная принять на себя заботы об осиротевшей племяннице, взяла Жиз к себе и ввела в буржуазный дом Тибо эту дочь мадагаскарской мулатки, во всём походившую на маленькую дикарку.)

Чтобы сказать что-нибудь, Жиз спрашивает:

— У тебя сегодня много больных?

— Уж такое ремесло! — весело отвечает он. — Хочешь, пройдём в кабинет? Или лучше остаться здесь? — И, не ожидая ответа, он усаживается рядом с ней. — Ну, как ты живёшь? Мы теперь совсем перестали видеться… У тебя красивая шаль… Дай мне руку… — И он без стеснения берёт руку Жиз, которая не противится этому, кладёт её на свой сжатый кулак, приподнимает. — Она уже не пухленькая, как раньше, твоя ручка…