Семья Тибо.Том 1

Казалось, он спит.

Тут сестра Селина махнула служанкам, чтобы они разошлись без шума.

Прежде чем покинуть спальню хозяина, они пристально посмотрели на него, словно постель была уже ложем смерти. Из коридора ещё доносились рыдания Адриенны и приглушённая болтовня Клотильды, которая вела под руку Мадемуазель. Они не знали, куда им приткнуться. Кое-как добрались до кухни и уселись там в кружок. Они плакали. Клотильда заявила, что следовало бы бодрствовать всю ночь, чтобы при первом же зове больного бежать за священником, и, не теряя зря времени, стала молоть кофе.

Одна только монахиня не потеряла присутствия духа, — сказывалась привычка. Для неё такое безмятежное состояние больного было вернейшим доказательством того, что умирающий глубинным своим инстинктом по-настоящему не верит — и часто напрасно не верит — в неминуемую смерть. Вот почему, прибрав комнату и прикрыв вьюшку, она спокойно приготовила раскладную кровать, на которой спала здесь же, в спальне. И через десять минут в тёмной комнате монахиня, не обменявшись с больным ни словом, мирно и незаметно, как и каждый вечер, перешла от молитвы ко сну.

А г‑н Тибо не спал. Двойная порция морфия, хоть и давала блаженную передышку, гнала прочь сон. Сладостная неподвижность, полная мыслей, планов. Казалось, посеяв страх в сердцах близких, он тем самым окончательно очистился от собственной боязни. Правда, мерное дыхание спящей сиделки немного его раздражало, но он с удовольствием думал о том, что после выздоровления он её рассчитает, конечно, отблагодарив, — например, внесёт известную сумму в дар их общине. А сколько? Там посмотрим… Уже скоро. Ах, как же ему не терпелось снова начать жить! Как-то там управляются без него со всеми благотворительными делами?

Обгоревшее полено рухнуло в золу. Он приоткрыл один глаз. Огонь, возвращаясь к жизни, но ещё нерешительный, бросал на потолок пляшущие тени. И вдруг он увидел себя, как он с горящей свечой в руках дрожа пробирается в Кильбёфе по сырому коридору, где круглый год пахло серой и яблоками; и перед ним рождаются длинные тени и точно так же пляшут на потолке… А эти страшные чёрные пауки, — вечерами их было полно в чуланах у тёти Марии!.. (Между тогдашним боязливым мальчуганом и теперешним стариком в его глазах было такое полное тождество, что лишь усилием воли он отличал их одного от другого.)

Часы пробили десять. Потом половину одиннадцатого.

— Кильбёф… Таратайка… Птичий двор… Леонтина…

Эти воспоминания, волею случая всплывшие из недр его памяти, упорно кружили на поверхности и отказывались погружаться на дно. Мотив старой песенки звучал как прерывистый аккомпанемент к этим ребяческим воспоминаниям. По-прежнему он не мог досчитаться всех слов, вот только начало понемногу складывалось, и из темноты упрямо лез припев:

Резвая лошадка.
Трильби, мой скакун.
Моей любви ты служишь,
Как целый табун!
. . . . . . . . .
Гоп, гоп! Трильби, вперёд!
Гоп, гоп! Любимая ждёт!

Часы пробили одиннадцать раз.

…Резвая лошадка.
Трильби, мой скакун…

IV

На следующий день часа в четыре Антуан, спешивший от одного пациента к другому, случайно проходил мимо дома и решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы зайти узнать о состоянии отца. Утром он нашёл, что г‑н Тибо заметно ослабел. Температура держалась. Означало ли это, что начинается осложнение? Или просто ухудшилось общее состояние?

Антуан не хотел, чтобы больной его видел, этот неурочный визит мог его встревожить. Коридором он прошёл в ванную. Сестра Селина была там. Понизив голос, она успокоила Антуана. Пока что день идёт не слишком дурно. Сейчас г‑н Тибо находится под действием укола. (Пришлось удвоить дозы морфия, чтобы больной смог переносить боли.)

Из-за полузакрытых дверей спальни доносилось какое-то бормотание, мурлыкание. Антуан прислушался. Монахиня пожала плечами.

— Он не унимался, пока я не согласилась привести ему Мадемуазель, он хочет, чтобы она ему, уж не знаю какой, романс спела. С утра только об этом и говорит.

Антуан на цыпочках приблизился к двери. Тишину нарушал жиденький голос старушки Мадемуазель:

Резвая лошадка,
Трильби, мой скакун,
Моей любви ты служишь,
Как целый табун!
Для моей Розины поскорей,
Для её испанских очей
Гоп, гоп! Быстрей скачи,
Она ждёт нас с тобой в ночи!

Тут Антуан услышал голос отца, и он, этот голос, подобный дребезжащему жужжанию шмеля, подхватил:

Она ждёт нас с тобой в ночи.

Тут снова вступила дрожащая флейта Мадемуазель:

Смотри, какой цветочек
Сверкает так светло,—
Сорвём его, дружочек,
Венчаем ей чело.
Сорву-то я, а сжуёшь ты
(Вкусы ведь у каждого свои).