Семья Тибо.Том 1

— Вот оно! — торжествующе воскликнул г‑н Тибо. — А тётя Мария ещё пела: «Ля-ля-ля, сжуёшь ты! Ля-ля-ля, сжуёшь ты!»

И оба дуэтом подхватили припев:

Гоп, гоп! Быстрей скачи,
Она ждёт нас с тобой в ночи!

— Пока он поёт, — шепнула сестра, — он ни на что не жалуется.

Антуан вышел с тяжёлым сердцем.

Когда он проходил мимо каморки консьержа, его окликнули: почтальон принёс несколько писем. Антуан рассеянно взял корреспонденцию. Мыслями он был там, наверху.

Резвая лошадка,
Трильби, мой скакун…

Он сам дивился тому, какие чувства возбуждал в нём сейчас больной. Когда годом раньше стало ясно, что Оскар Тибо обречён, Антуан, считавший, что никогда не испытывал в отношении его горячих чувств, вдруг обнаружил в своей душе любовь к отцу, даже бесспорную, озадачивавшую и, как ему самому казалось, совсем недавнего происхождения; и вместе с тем она походила на очень давнюю нежность, только она ожила перед лицом непоправимого. И чувство это ещё усугублялось привязанностью врача, который долгие месяцы выхаживает своего уже обречённого пациента, один лишь знает, что ему уже вынесен приговор и надо поэтому как можно незаметнее подвести его к концу.

Антуан уже сделал несколько шагов по тротуару, как вдруг взгляд его упал на конверт, — он так и держал письма в руке.

Он остановился как вкопанный:

Господину Жаку Тибо, 4-бис, Университетская улица.

Ещё до сих пор приходил время от времени на имя Жака каталог или проспект от книготорговца. Но письмо! Этот голубенький конверт, этот мужской, — а может, женский? — почерк, беглый, вытянутый, какой-то высокомерный. Антуан повернул к дому. Надо сначала всё обдумать. Он прошёл к себе в кабинет. Но не сел, решительным движением распечатал конверт. С первых же строчек он почувствовал, что его как будто подхватило.

1-бис, площадь Пантеона,

25 ноября 1913 года

Милостивый государь!

Я прочёл Вашу новеллу…

«Какую новеллу? Неужели Жак пишет?» И тут же уверенность: «Жив!» Строчки плясали перед глазами. Антуан лихорадочно поискал взглядом подпись: Жаликур.

Я прочёл Вашу новеллу с живейшим интересом. Впрочем, Вы, очевидно, догадываетесь, что старому воспитаннику нашей alma mater, каким являюсь я, трудно принять безоговорочно…

«Ага! Жаликур! Вальдье де Жаликур. Профессор. Академик!» Антуан отлично знал это имя, в его библиотеке даже было две-три книжки Жаликура.

Впрочем, Вы, очевидно, догадываетесь, что старому воспитаннику нашей alma mater, каким являюсь я, трудно принять безоговорочно Вашу манеру как романиста, что противоречит и моему классическому образованию, и, вообще говоря, личным моим вкусам. Поэтому я не могу со спокойной совестью подписаться ни под формой, ни под содержанием. Однако должен признать, что эти страницы, даже там, где они граничат с преувеличениями, написаны рукой поэта и психолога. Читая Вас, я то и дело вспоминал, как ответил один мой друг, маститый музыкант, молодому революционному композитору (возможно, он из ваших), который показал ему свой опус, смелый до головокружения: «Унесите скорее прочь всё это, сударь, а то, чего доброго, кончится тем, что оно придётся мне по вкусу».

Жаликур.