Семья в огне

В основном мы просто разговаривали. Она рассказала об отце, которого не знала, об острой на язык маме и о муже, с которым вынуждена была жить, несмотря на побои и унижения. Лидия хотела уехать. Сбежать куда-нибудь на Средний Запад, где никто ее не знает и где можно будет начать все сначала. Мне было удивительно видеть в ней такую безысходность – она же еще совсем молода! Я внимательно слушал, но не давал советов и не предлагал решений. Как я мог? В моей собственной жизни царил хаос, и я понятия не имел, что делать дальше. Она выслушала рассказ о моих бедах, и мы умудрились посмеяться над всем происходящим, даже над передозировкой Роберта и раком жены. Пока мы сидели в том номере, наши жизни казались далекими и ненастоящими. Мы словно рассказывали друг другу о судьбах других людей, а не о своих собственных. Возможно, именно это нам тогда и было нужно. Не знаю. Знаю только, что я не испытывал угрызений совести. За все восемнадцать лет брака я ни разу не изменял Кей. Да и желания никогда не возникало. Но за два дня до возвращения в Атланту я переспал с Лидией. Она первой меня поцеловала. Сначала в лоб, потом в губы. Мы сидели на кровати и молчали. Я успел рассказать, что скоро повезу Роберта обратно в Атланту, где ему предстоит продолжить лечение. Больше говорить было не о чем. Мы оба понимали, что я не вернусь в Уэллс, в Коннектикут и в «Бетси». Наши дни вместе были сочтены. Поэтому она меня поцеловала. А я не отвернулся.

По сей день я помню те сладостные и полные отчаяния часы, что я провел с Лидией Мори. Не знаю, помнит ли она.

Джун

В сумке Лолли почти нет одежды: один купальник, один сарафан, трусики, шлепки, балетки, две футболки и мужская пижама, которую она год назад стащила у Адама. Больше пузырьков с витаминами и блокнотов, чем вещей.

Мужчина, вновь представившийся Броди, довел Джун до машины и отвез в мотель «Супер эйт», что находился меньше чем в миле от заправки. Когда она призналась, что у нее нет документов, он зарегистрировал ее под своим именем и расплатился своей кредиткой. Затем он принес в комнату сумку Лолли, написал на клочке бумаги телефонный номер и сказал, что отгонит «Субару» в автомастерскую друга, который поставит новую шину и проверит, все ли в порядке. Утром машина будет ждать ее у мотеля.

Джун сразу рухнула в постель, закуталась в одеяло (сколько недель она не спала в нормальной кровати?) и проспала до утра. К тому времени, когда Броди принес ей ключи от машины, она уже встала, сходила в вестибюль к банкомату и сняла деньги, чтобы расплатиться с ним за шину и мотель – жалкие двести долларов, больше снять было нельзя. Конечно, он отказался от денег, и тогда она свернула их в трубочку и сунула ему в карман. «Вы не знали, во что ввязываетесь, когда согласились мне помочь», – сказала она. Столько слов подряд она не произносила уже очень давно.

«Я рад, что вы попросили о помощи именно меня», – ответил Броди, и впервые в его голосе прозвучал намек на флирт.

Но вот Броди ушел. Джун садится на кровать и ставит рядом с собой сумку Лолли, снова полную – только на сей раз каждая вещь аккуратно сложена и лежит на своем месте. Все блокноты остались на кровати. Джун кладет один на колени. Всего их три, оранжевого цвета – Лолли со школы отдавала ему предпочтение. Как и прежде, эти блокноты набиты сложенными бумажками, вырезками из «Нью-Йоркера», нечитаемыми записками от бильд-редактора модного журнала, куда она устроилась еще практиканткой, мятыми чеками, карточками, рекламными буклетами ресторанов, страницами из галерейных каталогов, счетами… Лолли всегда использовала эти потрепанные блокноты в качестве портативной картотеки своей жизни, только никакого порядка или системы в них не было. Тот, что сейчас взяла Джун, лежал сверху, под светло-голубым полотенцем с витаминами. На обложке никаких надписей. Джун открывает его и бережно гладит страницы кончиками пальцев, вспоминая, как однажды каталогизировала незавершенные работы художника, который покончил жизнь самоубийством. Его родные попросили Джун осмотреть квартиру и студию покойного, занеся в каталог все, что покажется ей важным. Там она наткнулась на старый бой-скаутский блокнот, полный кропотливых карандашных набросков животных – в основном медведей, спокойных коал и гималайских медвежат, свирепых гризли с оскаленными зубами и выпущенными когтями. Вряд ли кто-то видел эти рисунки. Джун на миг захотелось присвоить блокнот, никому о нем не рассказывать. Было в этих работах что-то личное и прекрасное, полное надежд – даже учитывая обстоятельства, в которых они были найдены. Конечно, Джун не украла блокнот, а рисунки медведей включила в экспозицию посмертной выставки и потом продала одному коллекционеру, давно собиравшему работы художника. Это была одна из последних ее выставок в Нью-Йорке перед отъездом в Лондон.