Семиярусная гора

Когда я стоял на дороге на окраине Уэллсвилла, где рядом за углом была расположена заправка и станция грузовиков Эри Трак, мимо меня проехал огромный трейлер, груженый стальными рельсами. Мне повезло, что он не остановился взять меня. Впереди, миль через пять-шесть был длинный склон, который оканчивался крутым поворотом посреди деревни с названием не то Джаспер, не то Джунипер, как-то так. Я поймал другой грузовик, и когда мы спустились по этому склону, шофер, ткнув пальцем вниз, сказал:

– Глянь-ка, парень, вот это авария!

Вокруг стояла целая толпа. Из кабины грузовика вытащили двоих человек. В жизни не видел, чтобы кабину так сплющило. Сам грузовик, прицеп и стальные рельсы завалились в пустой двор меж двух маленьких домиков. У обоих домов первый этаж был застеклен. Если бы грузовик задел одну из этих стеклянных конструкций, весь дом рухнул бы на него сверху.

Однако, как ни удивительно, оба человека были живы…

Через милю водителю, который меня подвозил, нужно было сворачивать с трассы, и я снова пошел пешком. Вокруг – открытые просторы, большие поля раскинулись в долине, куропатки взлетали из бурой травы и, скользя по ветру, исчезали вдали. Я вынул из кармана бревиарий и прочел Te Deum [487] за тех двоих, которые не погибли.

Так я дошел до другой деревни, наверно, она тоже называлась Джаспер или Джунипер. Было время ланча, дети возвращались из школы. Я присел на бетонную ступень лестницы, ведущей от одного из хрупких белых домиков к дороге, и стал читать вечерню, раз уж представилась такая возможность. Вдруг подъехала большая старомодная машина, видавшая виды, но чисто вымытая. Она остановилась и подобрала меня. Внутри сидела благообразная пожилая пара. Их сын учился на первом курсе в Корнелле, и они собирались забрать его домой на День благодарения. За Аддисоном они замедлили ход, чтобы показать мне прекрасный старый дом в колониальном стиле, которым они всегда любуются, если случается проезжать мимо. Дом и впрямь был прекрасен.

Они высадили меня в Хорсхедсе, где я, перекусывая, сломал себе зуб о какой-то сладкий батончик, и отправился дальше, повторяя в уме стишок:

И сломал себе я зуб
О батончик «Бэби Рут»

[488].

Сломался, правда, не сам зуб, а только пломба. Потом какой-то бизнесмен в сверкающем «олдсмобиле» подвез меня до Овего.

В Овего я стоял в конце длинного железного моста и смотрел на дома со старыми шаткими балконами по ту сторону реки, прикидывая, каково было бы жить в таком месте. Внезапно рядом остановилась машина, целый гейзер пара вырвался из радиатора, дверца распахнулась.

Человек в машине рассказал, что оттрубил ночную смену на одном из работавших круглосуточно военных предприятий в Данкерке[489]. И добавил: «Этой машинке давно пора на покой».

Тем не менее, он проделал на ней весь путь до Пикскилла ради Дня благодарения.

Кажется, сразу после Дня благодарения, в пятницу, на Введение, я встретился с Марком. Мы пообедали в факультетском клубе Колумбии. Я хотел поговорить с ним главным образом потому, что он только что прочел книгу, которую я написал этим летом, «Дневник побега от нацистов», и полагал, что один из его знакомых мог бы издать ее. Я думал тогда, что ради этого мы и встретились.

Но Провидение, кажется, устроило встречу с иной целью.

Внизу, надевая плащи среди леса железных вешалок, полок и подставок для шляп, мы говорили о траппистах.

Марк спросил меня:

– Как насчет твоей идеи стать священником? Ты предпринимал еще какие-нибудь шаги?

Я неопределенно пожал плечами.

– Знаешь, я говорил с одним человеком, который в этом понимает, и он сказал, что то, что ты всё бросил, как только тебе сказали, что у тебя нет призвания, может действительно означать, что у тебя его нет.

Это был третий неожиданный выпад за последние несколько дней, и на этот раз он действительно достиг цели. Ибо довод, содержавшийся в этом утверждении, заставил мои мысли принять совершенно новое направление. Если он верен, то весь вопрос о моем призвании предстает в новом свете.

Я довольствовался тем, что говорил всем, что у меня нет призвания, но все время мысленно окружал это утверждение поправками и оговорками. Теперь некто вдруг сказал мне: «Если ты будешь продолжать в том же духе, то можешь потерять дар, который, ты знаешь, у тебя есть…»

Я знаю, что он у меня есть? Как я могу это знать?

Стихийный протест против одной только мысли, что у меня точно нет призвания к монашеской жизни, что это определено раз и навсегда и не обсуждается, внутренний бунт против этой мысли оказался столь сильным, что это пояснило мне всё, что нужно.

Самым мощным толчком оказалось то, что вызов исходил от Марка, который католиком не был, и который, казалось бы, не мог разбираться в призваниях.

Я сказал ему: «Думаю, Божий Промысел устроил так, чтобы ты сказал мне сегодня эти слова». Марк понял, что я имел в виду, и был доволен.

Когда у Школы правоведения на углу 16-й улицы мы расставались, я сказал:

– Если я когда-нибудь поступлю в монастырь, то для того, чтобы стать траппистом.