Семиярусная гора

Последние несколько месяцев я взял обыкновение вставать ночью и читать розарий. Поэтому, засыпая, я просил Бога разбудить меня в Галионе, Огайо, чтобы я мог прочесть свое обычное правило. Посреди ночи я проснулся, – мы как раз отъезжали от Галиона. Я начал читать розарий там, где наши пути соединялись с железнодорожной веткой Эри, по которой я весной впервые ехал в Гефсиманию. Потом снова уснул, убаюканный веселым перестуком колес.

В Цинциннати, куда мы прибыли на рассвете, я узнал у девушки в службе информации названия нескольких католических церквей и взял такси до церкви Св. Франциска Ксаверия. На главном престоле как раз начиналась служба. Я послушал мессу, принял причастие, вернулся на стацию, позавтракал и сел на поезд до Луисвилла.

Солнце уже стояло высоко. Оно светило на голые каменистые долины, бедные фермерские угодья, тощие пустые поля, ивняк, кусты и редкие деревья вдоль ручьев, серые сараи, время от времени возникавшие вдоль железнодорожного полотна. Около одного из сараев человек рубил бревно топором, и я подумал: очень скоро и я буду так делать, если это будет угодно Богу.

Странное дело, но мое желание оказаться в монастыре возрастало с каждой милей. Только о нем я и мог думать. И вместе с тем парадоксальным образом росло мое спокойствие и ощущение внутреннего мира. Что если меня не примут? Тогда я пойду в армию. Но ведь это будет катастрофа? Совсем нет. Если после всего, что было, монастырь откажет и меня призовут, станет совершенно ясно, что такова Божья воля. Я сделал все, что в моих силах, остальное в Его руках. И при всем огромном и растущем желании поступить в монастырь мысль о том, что я могу оказаться вместо него в армейском лагере, наконец-то больше меня не беспокоила.

Я свободен. Я вернул себе свободу. Я принадлежал Богу, а не себе: а принадлежать Ему значит быть свободным. Свободным от забот, тревог и беспокойств мира сего, от любви к тому, что в нем. Какая разница, одно место или другое, такая одежда или другая, если ты принадлежишь Богу, и целиком отдал себя в Его руки? Значима только сама жертва, внутреннее посвящение своего я, своей воли. Все остальное второстепенно.

Это не мешало мне все больше и больше молиться Христу, Непорочной Деве и всему сонму моих любимых святых – св. Бернарду, св. Григорию, св. Иосифу, св. Иоанну Креста, св. Бенедикту, св. Франциску Ассизскому, Цветочку и всем прочим, чтобы я так или иначе очутился в монастыре.

Однако я знал, что если Бог хочет, чтобы я пошел в армию, то это будет для меня лучший и самый счастливый исход. Потому что счастье лишь там, где все соотнесено с Истиной, Реальностью, Действием, которые стоят за всеми вещами и направляют их к сущностному и внешнему совершенству: то есть с Божией волей. Есть лишь одно счастье: радовать Его, и одно горе – огорчить Его, отказать Ему в чем-то, отвернуться от Него, даже в малейшем, даже в мыслях, в бессознательном желании или стремлении. Это и только это – горе, поскольку оно подразумевает отделение, или начало, даже возможность отделения от Того, Кто есть наша жизнь и вся наша радость. А поскольку Бог есть Дух, и бесконечно превосходит все тварное и материальное, то полный союз между нами и Ним возможен единственно через намерение: это союз нашей и Его воли и ума в любви, милосердии.

Во всей славе этой новой свободы я ступил на платформу Луисвилла и с ощущением триумфа вышел на улицу, вспоминая, как проходил этой дорогой раньше, на прошлую Пасху. Я так радовался и ликовал, что не смотрел, куда иду, и забрел в зал ожидания Джима Кроу[494]: полумрак, заполненный неграми, стал наливаться негодованием. Я поспешил извиниться и выйти.

Автобус на Брэдстоун был почти полон, я пристроился на каком-то разваливающемся сиденье, и мы отправились через зимнюю провинцию, последний этап моего путешествия в пустыню.

Сойдя наконец в Брэдстоуне, я оказался на дороге против заправки. Улица была пустынна, словно городок спал. Вдруг я заметил какого-то человека на заправке. Я перешел дорогу и спросил, где бы мне найти кого-нибудь, кто бы подбросил до Гефсимании. Он надел шляпу, завел машину, и мы выехали из города по прямой дороге, идущей через равнину с голыми полями. Я не узнавал местность, пока впереди слева от шоссе не показался зубчатый контур низких поросших лесом гор, мы повернули и въехали в холмистый лесной край.

Потом показался знакомый высокий шпиль.

Я позвонил в колокол у ворот. Он отозвался мягкой глухой нотой в пустом внутреннем дворе. Мой спутник сел в машину и уехал. Никто не выходил. Мне слышалось какое-то движение внутри в Гефсимании. Больше звонить я не стал. Наконец окошко отворилась я увидел ясные глаза и седеющую бороду брата Мэтью.

– Здравствуй, брат, – сказал я.

Он узнал меня, глянул на чемодан и спросил:

– На этот раз ты приехал, чтобы остаться?

– Да, брат, если ты обо мне помолишься, – ответил я.

Брат кивнул и поднял руку закрыть окошко.

– Это-то я и делаю, – сказал он, – молюсь за тебя.

Глава 4 Сладкий вкус свободы

I