Семиярусная гора

В Нью-Йорке ходила легенда, поощряемая газетами Хёрста, что Колумбийский университет – питомник коммунистов. Всех студентов и профессоров считали красными, за исключением, может быть, президента Николаса Мюррея Батлера[212], жившего в безрадостном уединении в своем большом кирпичном доме на Морнингсайд-Драйв[213]. Не сомневаюсь, что бедный старик был действительно несчастен и одинок в университете. Но на самом деле, далеко не все здесь были коммунистами.

Насколько можно судить по моему факультету, публика в Колумбийском университете распределялась по нескольким концентрическим кругам. Душное и крепкое ядро составляли серенькие, но благонамеренные ветераны, любимцы попечителей и старых выпускников, они составляли интеллектуальную гвардию Батлера. Затем шли социологи, экономисты и юристы (их мир для меня был тайной), имевшие влияние в Вашингтоне при Новом Курсе[214]. О них и их приверженцах я ничего не знаю, кроме того, что они точно не были коммунистами. Была еще плеяда прагматиков в школе философии и тысячи их бледных духовных отпрысков в джунглях Педагогического и Нового колледжей. Эти тоже не были коммунистами. Они оказывали мощное влияние на весь американский Средний Запад, и в значительной степени сами отражали настроения тех, на кого пытались влиять, так что Педагогический колледж всегда поддерживал бесцветность, посредственность и плоский, бесталанный бихевиоризм[215]. Эти группы и составляли тогда настоящую Колумбию. Полагаю, все они гордились своим либерализмом, но именно «либералами» они и были, а никак не коммунистами, и своей привычно конформистской позицией по любому вопросу призывали на свои головы яростные проклятия красных.

Я плохо разбираюсь в политике. Да и не мое дело при моем нынешнем призвании представлять какой-то политический анализ. Но могу сказать, что тогда в университете действительно было довольно много коммунистов и тех, кто им сочувствовал, среди студентов. В Колумбия-колледже большинство умнейших студентов были красными.

Коммунисты контролировали газету колледжа, были мощно представлены в других изданиях и в Студенческом комитете. Но этот кампусный коммунизм скорее был поводом пошуметь, не более, по крайней мере, для рядовых участников движения.

«Спектэйтор» постоянно с чем-нибудь боролся и призывал к митингам, забастовкам и демонстрациям. В ответ другая партия, избравшая для себя в этой детской забаве роль «фашистов», пробралась в учебное здание и развернула пожарные водометы на слушателей, собравшихся вокруг коммунистического оратора. Затем вся эта история попала в нью-йоркский «Журнал», и вечером в Колумбия-Клаб маститые колумбийские выпускники поперхнулись своим суррогатным черепаховым супом.

К тому времени как я появился в Колумбии, коммунисты взяли за правило собираться на митинги возле солнечных часов на 116-й улице, в центре широкого открытого пространства между старым купольным зданием библиотеки и Саут-Филд. Это место было вне досягаемости пожарных брандспойтов факультета журналистики и Хамильтон-Холла. Первое собрание, на которое я пришел, оказалось очень скучным. Это был митинг против итальянского фашизма. Студенты факультета искусств сказали пару речей. Им внимали в основном члены Национальной студенческой лиги, которые пришли, очевидно, из чувства долга или соображений партийности. Несколько любопытных прохожих по пути к метро остановились послушать ораторов. В общем, большого воодушевления не было. Девушка с копной черных волос стояла неподалеку и держала плакат, осуждающий фашизм. Кто-то продал мне брошюру.