Семиярусная гора

Некоторое время он подумывал вступить в братство и даже позволил нацепить себе значок, но через пару недель снял его и бежал оттуда. Потом с тремя друзьями они арендовали домик на одной из крутых тенистых улочек Итаки, и весь оставшийся год превратили в жалкий бунт, не принесший никому ни малейшего удовлетворения. Они называли дом «Гранд Отель», и даже заказали бумагу, на которой было отпечатано это название; письма на такой бумаге, бессвязные и обрывочные, иногда приходили в Дугластон, принося с собой смутное беспокойство.

Подразумевалось, что члены братства присматривают друг за другом и помогают друг другу, иногда так и было. Я знаю, что в моем в Колумбии наиболее благоразумные братья имели обыкновение собираться, чтобы погрозить пальчиком тому, кто в своем дебоширстве заходил слишком далеко. Но когда случались действительно серьезные неприятности, вмешательство братьев было искренним и эффектным, но бесполезным. А в братстве постоянно случались неприятности. Год спустя после моего посвящения случилась беда – исчез один из братьев, назовем его Фред.

Фред был высокий, сутулый, меланхоличный парень, с темными спадающими на глаза волосами. Он был не особенно разговорчив, и любил напиваться в мрачном одиночестве. Единственная живая подробность, которую я припоминаю, относится к одной из дурацких церемоний посвящения, в время которой новички зачем-то должны были набивать себя хлебом и молоком. Когда я, напихав полный рот, прилагал отчаянные усилия, чтобы проглотить огромный ком снеди, этот Фред стоял прямо против меня и орал устрашающе: «ЕШЬ, ЕШЬ, ЕШЬ!» Пропал он где-то вскоре после Рождества.

Когда однажды вечером я вернулся в дом, братья, собравшись вместе, сидели в кожаных креслах и разговаривали начистоту. «Где Фред?» – была основная повестка дня. Его не видели уже пару дней. Не расстроится ли его семья, если позвонить и спросить, нет ли его дома? Расстроится, но это следует сделать. Но домой он тоже не приходил. Один из братьев уже успел обойти все его излюбленные местечки. Все наши искренние усилия оказались бесплодны. Вопрос о Фреде постепенно оставили, а через месяц большинство из нас вовсе о нем забыли. Спустя два месяца все разрешилось.

Кто-то сказал мне:

– Они нашли Фреда.

– Да? Где?

– В Бруклине.

– Он в порядке?

– Нет, мертв. Его нашли в канале Гованус[234].

– Он что, прыгнул туда?

– Никто не знает, он пробыл в воде довольно долго.

– Сколько?

– Похоже, пару месяцев. Они вычислили его по пломбам в зубах.

Я немного представлял себе, как это выглядит. Благодаря нашему славному курсу по современной цивилизации я оказался одним зимним утром в морге Бельвю[235], где увидел ряды холодильных ящиков, в которых лежали посиневшие, вздувшиеся тела утопленников рядом с другими печальными отходами большого жестокого города: умершими на улице, отравленными поддельным алкоголем. Там были погибшие от голода и холода люди, найденные там, где они пытались уснуть на кипе старых газет. Нищие мертвецы с Рэндэлс-Айлэнд[236]. Скончавшиеся от передозировки наркотиков. Жертвы убийства. Погибшие под колесами автомобилей. Самоубийцы. Мертвые негры и китайцы. Умершие от венерических болезней. Умершие от неизвестных причин. Убитые гангстерами. Всех их повезут на барже вверх по Ист-Ривер и сожгут на одном из тех островов, где сжигают и мусор.

Современная цивилизация… Последнее, что нам бросилось в глаза уже на выходе из морга, это мужская кисть, заспиртованная в стеклянной банке, коричневая и мерзкая. Никто не знал, преступник он или нет, поэтому часть его было решено сохранить, а все остальное отправили на гаты[237]. В прозекторской человек на столе с распахнутыми внутренностями устремил свой острый мертвый нос в потолок. Доктора держали в руках его печень и почки, слегка спрыскивая их водой из миниатюрного резинового шланга. Никогда не забуду ужасную, мучительную тишину городского морга в Бельвю, места, где собираются трупы тех, кого убила современная цивилизация, как Фреда.

Несмотря ни на что, я был очень занят этот год, и настолько погрузился в разнообразные дела, что мне некогда было особенно задумываться. Энергия того золотого октября и бодрящий холод ясных зимних дней, когда с сияющих на солнце Палисадов[238] дует пронзительный ветер, держали меня в тонусе весь год. Никогда еще я не делал столько дел одновременно с таким очевидным успехом. Я обнаружил в себе такие способности к труду, общению и наслаждениям, о каких прежде и не мечтал. Все спорилось само собой.

Не то чтобы я действительно усердно учился или трудился, но словно вдруг приобрел волшебную сноровку заниматься сотней разнообразных дел одновременно. Это была ловкость фокусника, этакий tour-de-force [239], но что поражало меня больше всего, я не ощущал усталости. В моем учебном расписании бывало по 18 предметов. Я нашел простой выход и выполнял минимум заданий по каждому из них.