Семиярусная гора

А ведь был еще так называемый «Четвертый Этаж». На четвертом этаже Джон-Джей Холл[240] располагались офисы всех студенческих изданий, Гли-Клуб[241], Студсовет и тому подобное. Это была самая шумная и оживленная часть кампуса. Но веселого здесь было мало. Едва ли я еще где-либо видел столько мелочной неприязни, острых раздоров и откровенной зависти одновременно. Весь этаж буквально кипел от оскорблений, которыми обменивались между собой офисы. Весь день, с утра до ночи люди писали статьи и рисовали карикатуры, в которых обзывали друг друга фашистами. Могли даже позвонить кому-нибудь по телефону, чтобы в самых непристойных выражениях заверить его в своей непримиримой ненависти. На вербальном уровне это было совершенно безобразно, но никогда не опускалось до физических проявлений ярости, и потому казалось мне игрой, в которую все играют из соображений отдаленно эстетических.

В тот год кампус пребывал в состоянии «интеллектуального брожения». Все ощущали, и даже говорили, что в колледже собралось необычайно много блестящих и оригинальных умов. Думаю, так и было. Эд Рейнхардт[242] был, несомненно, лучшим художником, когда-либо рисовавшим для «Джестера», а может быть и для студенческих журналов вообще. По части оформления обложки и макетирования он мог бы дать урок некоторым художникам городских изданий. При нем впервые за долгие годы для «Джестера» стали работать несколько настоящих писателей, и получилась не просто антология избитых и малоприличных шуточек, гулявших в американских студенческих журналах на протяжении двух поколений, а настоящий оригинальный и смешной журнал. Сейчас Рейнхардт уже закончил университет, также, как и Джим Векслер[243], тогдашний редактор «Спектэйтора».

Для первой попытки попасть на Четвертый Этаж я избрал кружной путь в кембриджском стиле. Я заглянул к своему куратору, профессору Мак-Ки, и спросил его, как лучше поступить. Он дал мне рекомендательное письмо к Леонарду Робинсону, который был редактором литературного журнала «Колумбия Ревью». Не знаю, что сделал с письмом Робинсон, с которым я так и не встретился. Явившись в офис «Ревью», я отдал письмо Бобу Жиру[244], который был тогда помощником редактора. Тот поглядел в него, почесал голову и сказал, чтобы я что-нибудь написал, если у меня есть идеи.

К началу 1936 года Леонард Робинсон исчез. О нем ходили разные слухи, но они не складывались в единую картину. Мне всегда казалось, что он живет подобно птице небесной. Я молюсь о том, чтобы он попал в рай.[245]

Что касается «Ревью», его издавали Роберт Пол Смит и Роберт Жиру. Оба они были хорошими писателями. Притом Жиру был католиком и фигурой странно безмятежной для Четвертого Этажа. Он не участвовал в склоках, да и на Этаже бывал не часто. Звездой «Ревью» в тот год был Джон Берримен[246], самый серьезный человек на кампусе.

На всем Этаже не было уголка, куда я не заглянул бы по какому-нибудь делу, кроме разве что Гли-клаба, Студсовета, да еще просторного помещения, где стояли столы спортивных тренеров. Я писал колонки для «Спектэйтора» (подразумевалось, что смешные), что-то сочинял для «Ежегодника» [247] и пытался его продавать, но это оказалось безнадежным делом. «Ежегодник» был единственным изданием, которое никто не желал покупать – он был дорогой и скучный. В результате я сделался его издателем, отчего не выиграли ни я, ни журнал, ни Колумбия, и никто в целом свете.

Меня не очень привлекало Варсити-шоу[248], но у них в комнате стояло фортепиано, а сама комната почти всегда пустовала. Я любил заходить туда и играть свой бешеный джаз, в манере, которой сам обучился, и которая раздражала всякий слух, кроме моего. Это был способ выпустить пар – вид спорта, если хотите. Не одно фортепиано я порушил подобным образом.

Больше всего времени я проводил в офисе «Джестера». Здесь никто не работал, просто собирались около полудня и громко стучали ладонями по пустому каталожному ящику, производя громоподобные звуки, которые разносились далеко по коридору, иногда вызывая ответный грохот из редакции «Ревью» в другом конце здания. Сюда я обычно приходил и выкладывал из разбухшей кожаной сумки принесенные книги, рукописи и рисунки, чтобы передать все это редактору, коим тогда был Герб Джейкобсон. Тот печатал мои жуткие карикатуры на самых почетных страницах журнала.

Я очень гордился тем, что к концу года стал художественным редактором «Джестера». Роберта Лэкса назначили редактором, Ральфа Толедано – старшим редактором, и у нас хорошо получалось работать вместе. На следующий год «Джестер» бывал неплохо составлен благодаря Толедано, хорошо написан благодаря Лэксу, и иногда имел успех у публики благодаря мне. По-настоящему смешные материалы успеха не имели. Обычно их готовили Лэкс и Боб Гибни в комнате на последнем этаже Фернэлд-Холла[249], где они засиживались до четырех утра.