Семиярусная гора

К сожалению, я знал, что вот-вот придет Бонмаман и позовет меня взглянуть на тело. Услышав ее шаги в коридоре, я поднялся с колен прежде, чем она открыла дверь.

«Ты не хочешь взглянуть на него?» – спросила она. Я ничего не ответил. Она подняла край простыни, и я глянул в мертвое лицо Папаши. Оно было бледным, оно было мертвым. Бонмаман отпустила простыню, и мы вместе вышли из комнаты, я сел, и мы разговаривали час или больше, пока солнце клонилось к закату.

Все понимали, что скоро придет черед и Бонмаман. Хотя наша семья походила на другие современные семейства, где домочадцы непрерывно спорят и воюют друг с другом, где за годы отношения сплелись в сложную сеть взаимного соперничества и подавленной ревности, все же Бонмаман была очень сильно привязана к мужу. Вскоре она начала чахнуть, но прошли месяцы, прежде чем она наконец умерла.

Сначала она упала и сломала руку. Рука заживала медленно и болезненно. Но когда зажила, Бонмаман превратилась в согбенную и тихую старую женщину с изможденным лицом. Когда пришло лето, она уже не вставала с постели. Затем начались ночные тревоги, когда думая, что она умирает, мы часами стояли у ее постели и прислушивались к резким хрипам, вырывавшимся из ее горла. Тогда я снова молился, глядя в немое, беспомощное лицо, обращенное ко мне. На этот раз я лучше осознавал, что делаю, я молился о том, чтобы она жила, хотя жизнь, видимо, лишь продлевала ее страдания.

Я говорил про себя: «Ты, Который сотворил ее, позволь ей жить дальше». Я был уверен, что жизнь – единственное благо. И если жизнь есть единственная ценность, единственная, главная реальность, ее продолжение зависит от воли (иначе, почему мы молимся?) Первоисточника всякой жизни, высшей Реальности, Того, кто есть Чистое Бытие. Того, кто есть Сама Жизнь, Кто просто есть. Молясь, я все это имплицитно признавал. И снова я молился, продолжая считать, что ни во что не верю.

Бонмаман жила. Надеюсь, в эти последние недели, когда она лежала безмолвная и беспомощная, Бог подавал ей свою благодать ради спасения ее души. Наконец в августе она умерла. Ее забрали, и сделали с ее телом то же, что и со всеми остальными. Это было лето 1937 года.

Папаша умер в ноябре 1936 года. Уже тогда, осенью, я начал заболевать. Я по-прежнему старался выполнять все, что делал прежде – слушать лекции, издавать «Ежегодник», работать, выступать без каких-либо тренировок на соревнованиях за университетскую команду по кроссу…

Однажды мы участвовали в забеге вместе с армейцами и принстонцами. Я, как обычно, пришел одним из последних. Добежав до финиша, я упал и лежал на земле, ожидая, что меня вот-вот вырвет. Я чувствовал себя так плохо, что мне было все равно, что подумают окружающие. Я больше не бодрился, не пытался ни подшучивать над собой, ни скрывать свое состояние. Я лежал так, пока мне не стало легче, потом поднялся и ушел, и больше ни разу не появился в спортивной раздевалке. Тренер и не потрудился меня искать и не уговаривал вернуться в команду. Это в равной степени устраивало нас обоих: с меня было довольно. Но мне не очень полегчало.

Раз я ехал Лонг-Айлендским поездом в город. Со мной была целая сумка работ, все сроки подачи которых прошли, и мне непременно нужно было сдать их в тот день. Кроме того, у меня было назначено свидание, которое я совсем не хотел пропустить. Когда поезд проходил мимо складов в Лонг-Айленд Сити, у меня вдруг все поплыло перед глазами. Меня не тошнило, но было ощущение, что центр тяжести где-то внутри меня неожиданно сместился и я словно начинаю падать в темную бездонную пропасть. Я поднялся и вышел на площадку между вагонами, чтобы вдохнуть немного воздуха, но колени так дрожали, что я испугался, что выскользну сквозь цепи между вагонами и закончу жизнь под колесами. Я вернулся в вагон, привалился к стене и так стоял. Странное головокружение длилось и длилось. Поезд нырнул в тоннель под рекой, все вокруг погрузилось во тьму и наполнилось ревом. Кажется, я пришел в себя только тогда, когда поезд уже подходил к станции.

Я был испуган. Первое, что пришло в голову – найти врача в медпункте отеля «Пенсильвания»[256]. Он обследовал меня, выслушал сердце, измерил кровяное давление, дал чего-то выпить и сказал, что я переутомился. Спросил, чем я занимаюсь. Я ответил, что учусь в колледже и делаю еще уйму вещей сверх того. Он предложил мне отказаться от части занятий. Потом посоветовал отправиться в постель и попытаться поспать, а когда станет лучше, отправиться домой.

Следующее, что помню – я в номере отеля «Пенсильвания», лежу в кровати и пытаюсь заснуть. Но не могу.

Это была маленькая, узкая комната, довольно темная, несмотря на то, что окно, казалось, занимало бо́льшую часть стены перед моими глазами. Я слышал далекий шум машин, доносившийся снизу, с 32-й улицы. Но в самой комнате висела странная зловещая тишина.