Семиярусная гора

Я лежал в постели и слушал, как в висках резкими толчками бьется кровь. Я едва мог держать глаза закрытыми. Но и открывать их мне тоже не хотелось. Я боялся, что, если только взгляну в окно, странное вращение в голове возобновится.

Это окно! Оно было огромно. Казалось, оно доходит до самого пола, и круговорот протащит постель и меня вместе с ней к краю бездны и швырнет в пустоту.

И где-то далеко, на самом краешке сознания, жесткий, насмешливый голосок нашептывал: «А не броситься ли тебе самому в это окно…»

Я отвернулся и попытался заснуть. Но кровь продолжала стучать и стучать в висках. Я не мог спать.

И я подумал: «Наверно, у меня нервное расстройство».

Потом я опять увидел это окно. От его вида у меня закружилась голова. От одной мысли о том, что я нахожусь так высоко над землей, я чуть не потерял сознание.

Вошел врач и, увидев, что я лежу с широко открытыми глазами, сказал:

– Мне казалось, я отправил тебя спать.

– Я не могу заснуть, – сказал я. Он оставил флакон с лекарством и ушел. Все, чего мне хотелось – поскорее выбраться из этой комнаты.

Когда врач ушел, я встал, спустился по лестнице, заплатил за номер и поехал на поезде домой. В вагоне мне стало получше. Дом был пуст. Я улегся в гостиной на кушетку, которую все называли «шезлонгом», и уснул.

Пришла Элси и сказала:

– Я думала, ты собирался пообедать в городе.

А я ответил:

– Мне стало плохо, и я вернулся домой.

Что это было со мной? Я так и не понял. Полагаю, это был нервный срыв. В дополнение к нему у меня нашли гастрит и подозревали начинающуюся язву желудка.

Врачи прописали мне диету и какие-то лекарства. Эффект от них был скорее психологический. Каждый раз, когда я собирался поесть, я начинал тщательно изучать, что именно мне подали, выбирал только полезное и съедал с педантичной добросовестностью. Помню, что мне рекомендовали есть мороженное. Против мороженого я совсем не возражал, тем более летом. Как приятно не только наслаждаться блюдом, но и утешаться соображениями о его полезности и полноценности. Я почти видел, как мороженое мягко, ласково, милосердно покрывает зарождающуюся язву прохладной целебной субстанцией.

В целом диета научила меня новому развлечению, культу пищи, которую я считал легкой и полезной. Она заставила меня думать о себе. Это было игрой, хобби, чем-то вроде психоанализа. Я полюбил иной раз порассуждать о пище, ее качестве и ценности для здоровья, словно был каким-то авторитетом в той области. Да и в остальное время я так и жил с мыслями о желудке и квартами поглощал мороженое.

Теперь в моей жизни главным стало то, с чем прежде я не был по-настоящему знаком: страх. Но так ли он был нов для меня? Нет, потому что страх неотделим от гордости и других страстей. Они могут скрывать его до поры, но он – обратная сторона монеты. Решка обернулась орлом, который будет клевать мои внутренности еще около года: легко же я стал Прометеем! Теперь все мои действия сопровождала унизительная осмотрительность и постоянная настороженность. Я заслужил это унижение. В нем было больше справедливости, чем я понимал.

Я отказался следовать нравственному закону, от которого зависят здоровье тела и рассудка: и за это стал похож на вздорную старуху, озабоченную бесчисленными надуманными правилами относительно здоровья, требованиями к пищевой ценности, и тысячами прочих нюансов. Правила сами по себе абсолютно смешны и глупы, однако неисполнение их грозило мне неопределенными, но ужасными последствиями: если я съем то, то потеряю сознание, если я не съем это, то ночью умру.

В итоге я сделался настоящим сыном современного мира, связанным мелочными бессмысленными заботами о самом себе и неспособным обдумать или понять что-либо по-настоящему для меня важное.

Вот где я оказался спустя почти четыре года после того, как покинул Окем и вступил в мир, который собирался обшарить и выкрасть все его удовольствия и радости. Я сделал что хотел и обнаружил, что это я обобран, ограблен и выпотрошен. Странное дело! Заполняя себя, я себя опустошил. За всё хватаясь, я всё потерял. Жадно поглощая удовольствия и радости, я обрел боль, страдание и страх. И теперь, когда я был в самом несчастном и униженном положении, в довершение мук меня настиг роман, в котором со мной обращались так, как я в последние годы обращался со многими людьми.